МАРКСИСТСКАЯ ТЕНДЕНЦИЯ

Марксизм и государство

Содержание

Вопрос о государстве в капиталистическом обществе имеет ключевое значение для марксистов. Мы не считаем его беспристрастным арбитром, стоящим над обществом. Фундаментальная суть любого государства с его «вооруженными людьми», полицией, судами и другими атрибутами заключается в том, что оно служит интересам одного класса в обществе, в случае капитализма — класса капиталистов.

Марксизм исходит из идеи, что «насилие — повивальная бабка всякого старого общества, беременного новым», что аппарат государства состоит в конечном счете из вооруженных людей, что оно является инструментом правящего класса для угнетения других классов. Мы никогда и нигде не отрицали, что рабочий класс, двигаясь к преобразованию общества, неизбежно столкнется с сопротивлением имущих классов или что это сопротивление при определенных условиях может привести к гражданской войне.

Без помощи реформистов, сталинистов и профсоюзных лидеров невозможно было бы сохранить капиталистическую систему на сколько-нибудь длительный срок. Это важная мысль, которую мы должны постоянно подчеркивать. Лидеры профсоюзов и реформистских партий во всех странах имеют в своих руках колоссальную власть — гораздо большую, чем в любое другое время в истории. Но, как объясняет Троцкий, рабочая бюрократия — это самая консервативная сила в обществе. Они используют свою власть для поддержки капиталистической системы. Именно поэтому Троцкий говорил, что в итоге кризис человечества сводится к кризису руководства пролетариата.

Развитие производительных сил привело к значительному увеличению относительного веса рабочего класса в обществе. При всем своем героизме пролетарские восстания XIX века были фактически обречены на изоляцию и поражение в результате подавляющего перевеса крестьянства и городской мелкой буржуазии, что давало колоссальное преимущество государственному аппарату правящего класса. Восстание, приведшее к «Парижской коммуне» 1871 года, стало жертвой именно этих обстоятельств, и, что еще хуже, слабость Коммуны была усугублена рядом серьезных недостатков со стороны руководства.

В течение столетия, которое сейчас подходит к концу, социалистическая революция могла быть совершена много раз. И если, за исключением революции 1917 года в Российской империи, рабочему классу нигде не удавалось достичь и удержать власть в течение длительного времени, то объяснение этому следует искать не в уровне развития производительных сил и не в сложившемся балансе сил между противоборствующими классами, а, главным образом, в политическом банкротстве руководства рабочих организаций.

Социалистическая революция была отложена из-за реформистского вырождения руководства рабочего класса. Но это означает, что материальная основа будущего социалистического общества (общий уровень развития производственного потенциала и техники), которую рабочий класс, стоящий у власти, унаследует от капитализма, будет находиться на несравненно более высоком уровне, чем тот, который большевики унаследовали от царизма в 1917 году, или чем тот, который унаследовали бы британские, французские или немецкие рабочие, если бы им удалось захватить власть в 1920-х или 1930-х годах.

Вместе с развитием средств производства произошло резкое сокращение мелкой собственности. Контроль над экономикой концентрировался во все меньшем количестве рук, при соответствующем увеличении численности рабочего класса. Во Франции, например, во время революционного кризиса 1936 года половина населения зарабатывала на жизнь сельским хозяйством, тогда как сегодня сельское население составляет лишь 6% от всего населения. Класс наемных работников вырос не только по численности, но и по своему потенциалу борьбы. Правильно организованная всеобщая забастовка в современных условиях приведет экономику той или иной страны к полной остановке, особенно в более экономически развитых регионах мира. Решающим является вопрос о руководстве и степени подготовленности рабочего класса, как организационно, так и политически.

Какие общие выводы можно сделать из всего сказанного выше? Во-первых, можно сказать, что растущий уровень урбанизации и все более высокая степень технической сложности промышленности означает, что рабочий класс окажется в целом в более благоприятном положении в начале революции, чем это было в прошлом. Во-вторых, в качестве общего правила можно сказать, что чем сильнее революционная партия, чем больших успехов она добилась в сплочении рабочего класса в поддержку своей программы и в завоевании симпатий рядового состава вооруженных сил, тем быстрее она преодолеет сопротивление правящего класса и тем меньше будет насилия и жертв.

Мирная трансформация общества была бы вполне возможна, если бы лидеры профсоюзов и реформистов были готовы использовать колоссальную власть, находящуюся в их руках, для изменения общества. Если лидеры трудящихся не сделают этого, то могут пролиться реки крови, и ответственность за это полностью ляжет на лидеров реформистов.

На самом деле, как мы увидим, рабочие могли бы взять власть во Франции, Италии, Испании, Великобритании и Германии много раз за последние семь десятилетий, если бы там была революционная партия, способная выполнить эту задачу. Многие революционные возможности были упущены из-за предательства реформизма и сталинизма. Возможно, рабочему классу придется заплатить кровью за эти преступления руководства. Все зависит от классового соотношения сил в стране и на международной арене, и прежде всего от нашей способности привлечь решающие слои рабочего класса к программе марксизма.

Мы никогда не отрицали возможности насилия и гражданской войны при определенных условиях. Но, в отличие от буржуа и реформистов, которые всегда пытаются запугать рабочих призраком насилия и гражданской войны, и сект, которые не упускают возможности афишировать свой энтузиазм по поводу «кровавой революции», оказывая тем самым большую услугу буржуа и реформистам, мы настаиваем на том, что выступаем за мирное преобразование общества, и возлагаем всю вину за любое насилие на плечи правящего класса и реформистских лидеров.

Мы абсолютно четко заявляем, что выступаем за мирные преобразования общества, что мы готовы бороться за такие преобразования, но в то же время мы предупреждаем, что правящий класс будет бороться за защиту своей власти и привилегий. Это традиционная позиция марксизма, которая сотни раз излагалась в трудах Маркса, Энгельса, Ленина и Троцкого, а также в трудах и выступлениях ММТ.

Диалектика или формализм?

Основная позиция была изложена в «Государстве и революции», где Ленин пишет:

«Мысль Маркса состоит в том, что рабочий класс должен разбить, сломать «готовую государственную машину», а не ограничиваться простым захватом её.» 

Маркс объяснил, что рабочий класс не может просто опираться на существующую государственную власть, а должен свергнуть и уничтожить ее. Для марксиста это азбука. Но после АБВ есть и другие буквы алфавита. В «Государстве и революции» Ленин порицал реформистов за то, что они представляли социалистическую революцию как медленное, постепенное, мирное изменение. Но тот же Ленин был способен утверждать в 1920 году, что в Великобритании, благодаря огромной силе пролетариата и его организаций, вполне возможно провести социалистические преобразования мирным путем и даже через парламент, если профсоюзы и Лейбористская партия будут возглавляться марксистами.

Позиция Ленина в отношении революции была конкретной и диалектической, а не формалистической и абстрактной. Ленин подходил к революции в свете конкретных исторических условий, сложившихся в каждой стране. Конечно, основные задачи пролетариата остаются одинаковыми во всех странах. Необходимо, чтобы рабочий класс сформировался как класс в себе и для себя, чтобы у него была революционная партия с правильным марксистским руководством, необходимо преодолеть сопротивление эксплуататоров, разгромить государство и так далее.

Однако такие общие соображения, при всей их обоснованности и правильности, отнюдь не исчерпывают вопроса о конкретных формах и этапах, по которым будет развиваться революция, не говоря уже о конкретной тактике, которой необходимо придерживаться. Их нельзя выучить наизусть, как рецепты из революционной поваренной книги. Такого руководства не существует, а если бы оно и существовало, то принесло бы больше вреда, чем пользы тем, кто попытается им воспользоваться.

Условия, в которых разворачивается революция, будут отличаться от страны к стране и от периода к периоду. Это очевидно. И также очевидно, что конкретная тактика революционной партии также будет отличаться в зависимости от этих условий. Такие вопросы, как удельный вес пролетариата в населении, его отношения с другими классами, сила его организаций, его опыт, культурный уровень, национальные традиции и темперамент — все это должно учитываться.

Прежде всего, решающим фактором является сила и зрелость субъективного фактора — революционной партии и ее руководства (хотя даже это замечание не является абсолютно верным; были случаи, когда революция осуществлялась, хотя и не была консолидирована, без революционной партии, как в Парижской коммуне, Венгрии 1956 года или Венесуэле сегодня). Это ключевой вопрос. Но как именно строится партия и, прежде всего, как она получает руководство массовым движением — это самый решающий вопрос из всех. Позже мы увидим, как партия большевиков стала решающим фактором в 1917 году, с помощью какой тактики и под какими лозунгами.

Основные идеи марксизма те же, что и сто лет назад. Но наша задача — не повторять, как попугай, полупереваренные идеи, а творчески развивать их, и прежде всего уметь применять их к живому движению пролетариата и его организаций. Последние не существуют вне времени и пространства. Если мы не хотим стать бесплодной сектой, а действительно пустить корни в массовые организации, необходимо отталкиваться от реального рабочего движения и рабочего класса, как он исторически обусловлен в данный момент времени. Это всегда было методом великих марксистских мыслителей прошлого, как мы покажем.

Как Маркс и Энгельс ставили вопрос

Опираясь на опыт Парижской коммуны, Маркс и Энгельс отмечали, что:

«…Коммуна доказала, что «рабочий класс не может просто овладеть готовой государственной машиной и пустить ее в ход для своих собственных целей»…». (Предисловие к немецкому изданию «Коммунистического манифеста» 1872 года).

Это элементарные положения для любого марксиста. Но марксизм — это не просто повторение основных идей, независимо от того, насколько они верны. Если бы это было так, то каждый мелкий сектант был бы таким же великим марксистом, как Маркс, Энгельс, Ленин и Троцкий вместе взятые. Необходимо углублять и расширять теорию в свете опыта. Этот метод можно увидеть в трудах Маркса и Энгельса, чьи взгляды на государство развивались на протяжении десятилетий.

С самого начала основатели научного социализма очень осторожно подходили к вопросу о насилии, понимая не только опасность вовлечения пролетариата в преждевременные восстания и авантюры, но и то, что неуклюжее изложение этого вопроса станет пропагандистским подарком для врагов коммунизма. Так, в первом программном заявлении марксизма «Принципы коммунизма» Энгельс выражается очень осторожно:

«Вопрос 16: Возможно ли добиться отмены частной собственности мирными средствами?

«Ответ: Хотелось бы, чтобы это произошло, и коммунисты, конечно, были бы последними, кто этому сопротивлялся. Коммунисты слишком хорошо знают, что заговоры не только бесполезны, но даже вредны. Они хорошо знают, что революции не совершаются сознательно и произвольно, а везде и всегда являются необходимым результатом обстоятельств, совершенно независимых от воли и руководства отдельных партий и целых классов. Но они также понимают, что развитие пролетариата почти во всех цивилизованных странах насильственно подавляется, и что тем самым противники коммунистов всячески стремятся содействовать революции. Если угнетенный пролетариат в конце концов будет доведен до революции, то мы, коммунисты, будем защищать дело пролетариата на деле так же, как сейчас словом». (Энгельс, «Принципы коммунизма»).

Под конец жизни Энгельс пересмотрел вопрос о революционной тактике в знаменитом предисловии к книге Маркса «Классовая борьба во Франции». Позднее слова Энгельса были использованы лидерами немецкой социал-демократии в попытке оправдать свою реформистскую политику. Однако даже самое поверхностное прочтение этих строк показывает, что Энгельс не отвергал понятие восстания, а лишь предостерегал от авантюризма, несвоевременных восстаний и заговоров меньшинств («бланкизм»):

«Прошло время, — писал Энгельс, — внезапных нападений и революций, совершаемых немногочисленным сознательным меньшинством, стоящим во главе бессознательных масс. Там, где дело идет о полном преобразовании общественного строя, массы сами должны принимать в этом участие, сами должны понимать, за что идет борьба, за что они проливают кровь и жертвуют жизнью. История последних пятидесяти лет научила нас этому. Но для того, чтобы массы поняли, что нужно делать, необходима долгая, упорная работа, и именно эту работу мы сейчас ведем, и с успехом, который приводит врага в отчаяние». (Ф. Энгельс, Введение к книге Карла Маркса «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 год»,).

Здесь важно понять, что Энгельс настаивает на том, что революционная партия должна завоевать массы как предварительное условие для осуществления революционного преобразования общества. Это требует более или менее длительного подготовительного периода терпеливой пропаганды, агитации и организации, используя все виды работы, включая профсоюзную и парламентскую, чтобы завоевать самые широкие слои рабочего класса. К этому вопросу мы еще вернемся.

При определенных условиях Маркс и Энгельс не исключали возможности мирного перехода власти к пролетариату, хотя в то время они считали, что единственной страной, где существовали условия для такой перспективы, была Великобритания.

В предисловии к английскому изданию «Капитала» 1886 года Энгельс пишет:

«Конечно, в такой момент должен звучать голос человека, вся теория которого является результатом изучения экономической истории и состояния Англии в течение всей жизни, и который в результате этого изучения пришел к выводу, что, по крайней мере в Европе, Англия является единственной страной, где неизбежная социальная революция может быть осуществлена полностью мирными и законными средствами», хотя он добавил, что Маркс «вряд ли ожидал, что английские правящие классы подчинятся без «восстания рабов» этой мирной и законной революции». («Капитал», т. I, )

В 1918 году Ленин написал интересную статью «О Левом ребячестве и о мелкобуржуазности», в которой содержится глубочайшая оценка позиции Маркса и Энгельса в отношении тактики пролетариата в социалистической революции. Следует помнить, что это тот же Ленин, который годом раньше написал «Государство и революция». Ленин обратил внимание на то, что Маркс и Энгельс в определенный момент считали, что в Великобритании существует возможность мирного завоевания социализма и даже «выкупа» буржуа рабочими. Отмечая, что обстоятельства в Британии изменились (как мы сейчас объясним), Ленин здесь делает более общий вывод, отвечая Бухарину и «левым коммунистам», которые утверждали, что в принципе недопустимо говорить о возможности «выкупа» буржуазии рабочим государством:

«Маркс говорил: при известных условиях рабочие вовсе не откажутся от того, чтобы буржуазию выкупить. Маркс не связывал себе — и будущим деятелям социалистической революции — рук насчет форм, приемов, способов переворота, превосходно понимая, какая масса новых проблем тогда встанет, как изменится вся обстановка в хода переворота, как часто и сильно будет она меняться в ходе переворота..» (Ленин, о Британии).

Маркс о Британии

Почему Маркс выделил Британию как единственную страну, где возможна мирная революция? Наиболее часто приводимая Лениным причина заключается в том, что на том этапе Британия была «еще образцом чисто капиталистической страны, но без военной клики и, в значительной степени, без бюрократии». Следовательно, Маркс исключил Британию, где революция, даже народная, тогда казалась возможной, и действительно была возможна без предварительного условия разрушения «готовой» государственной машины». (Там же)

В результате определенных исторических особенностей (островная держава, которая не нуждалась в большой постоянной армии, но поддерживала свое господство в Европе сочетанием морской мощи и политики «разделяй и властвуй») государство в Великобритании было слабее, чем в других европейских странах, где отсутствие такой естественной защиты создавало необходимость в больших постоянных армиях, со всеми сопутствующими пороками бюрократии и милитаризма. Маркс писал в то время, когда британский капитализм все еще находился на прогрессивной стадии развития, до подъема империализма и монополистического капитализма. Ленин объясняет, что к 1917 году различие, проведенное Марксом, утратило силу, поскольку в эпоху империалистического упадка государство и в Британии, и в США было в основном таким же, как и в других развитых капиталистических странах.

Тем не менее, неразвитый характер государства и относительная слабость военно-бюрократической касты были, по мнению Маркса, лишь одним из элементов того, что в Британии XIX века была возможна мирная трансформация. Но это была далеко не единственная причина. Сила британского рабочего класса и его организаций была одной из главных причин, заставивших Маркса думать, что рабочие могут прийти к власти мирным путем, хотя он осторожно добавил, что правящий класс может организовать «восстание рабовладельцев», чтобы попытаться свергнуть правительство рабочих.

Далее в вышеупомянутой статье Ленин указывает конкретные причины, которые заставили Маркса и Энгельса считать идею мирной революции возможной в Великобритании:

«Подчинение капиталистов рабочим в Англии могло бы тогда быть обеспечено следующими обстоятельствами: 1) полнейшим преобладанием рабочих, пролетариев в населении вследствие отсутствия крестьянства (в Англии в 70-х годах были признаки, позволявшие надеяться на чрезвычайно быстрые успехи социализма среди сельских рабочих); 2) превосходной организованностью пролетариата в профессиональных союзах (Англия была тогда первою в мире страной в указанном отношении); 3) сравнительно высокой культурностью пролетариата, вышколенного вековым развитием политической свободы; 4) долгой привычкой великолепно организованных капиталистов Англии — тогда они были наилучше организованными капиталистами из всех стран мира (теперь это первенство перешло к Германии) — к решению компромиссом политических и экономических вопросов. Вот в силу каких обстоятельств могла тогда явиться мысль о возможности мирного подчинения капиталистов Англии ее рабочим.»(Ленин. «О «Левом» ребячестве и о мелкобуржуазности»).

Эти строки очень ясно показывают, что, по мнению Ленина, обсуждаемый вопрос вовсе не сводится к историческим особенностям государства в Великобритании XIX века. Он объясняет, что основные условия, породившие возможность мирного преобразования общества, вытекали из исключительно благоприятного классового соотношения сил, которое, в свою очередь, было результатом того, что Британия в то время была единственной страной в мире, где капиталистическая промышленность развилась в полной мере.

Если верно, что британское государство сейчас больше похоже на государство в других капиталистических странах, то не менее верно и то, что развитие производительных сил за последние 100 лет, и особенно после 1945 года, означало огромное усиление рабочего класса повсюду. Это означает, что классовый баланс сил был изменен, причем в значительной степени, в пользу пролетариата. Во времена Маркса рабочий класс составлял большинство общества только в Великобритании. В настоящее время пролетариат составляет решающее большинство общества во всех развитых капиталистических странах, в то время как массовые социальные резервы реакции, особенно крестьянство, были в значительной степени вытеснены. Это имеет очень большие последствия для будущих перспектив социалистической революции, прежде всего в передовых странах капитализма.

Классовый баланс сил

Исчезновение крестьянства во Франции и других странах — факт первостепенной важности для ослабления массовых социальных резервов реакции. Вспомним, что в прошлом крестьянство составляло костяк бонапартистской и, в некоторой степени, фашистской реакции. Гарантирует ли этот факт сам по себе, что реакция снята с повестки дня? Вовсе нет.

Собственно говоря, даже в Великобритании, где рабочий класс уже более ста лет составляет подавляющее большинство населения, а крестьянства нет, существует возможность бонапартистской реакции, возможно, под видом какого-нибудь роялистско-бонапартистского переворота (хотя монархия сегодня не является той силой, которой она была когда-то, тем не менее, она все еще имеет значительные резервы поддержки среди отсталых слоев населения), если рабочий класс не сможет преобразовать общество. И это в еще большей степени относится к таким странам, как Италия, Испания и Греция, где крайняя слабость капитализма выражается в углубляющемся политическом кризисе и постоянной нестабильности.

Классовая программа

Как раскрыть передовым рабочим и молодежи опасность реакции? Необходимо предупредить рабочих и молодежь об угрозе реакции. Прежде всего, необходимо вооружить кадры ясным пониманием фашизма и бонапартизма. Бонапартистский режим будет нестабильным и, вероятно, не продержится более нескольких лет. Тем не менее, опыт Чили, Греции и Аргентины показывает, что такой режим стал бы кошмаром для рабочего класса. Буржуазные «демократы» без колебаний выпустят фашистские банды против рабочих организаций, будут использовать убийства, пытки и все виды запугивания, чтобы защитить свое классовое господство.

Однако необходимо сохранять чувство меры. Пронзительная истерия сект, для которых фашизм всегда «за углом», просто дезинформирует меньшинство рабочих и молодежи, которым не повезло попасть под их влияние. Они не понимают ни фашизма, ни чего-либо другого. Они не принимают во внимание природу нынешнего периода, реальное классовое соотношение сил и интересы буржуа.

Тупик капитализма склоняет к безумию часть мелких буржуа и люмпен-пролетариата. При определенных условиях они могут поддержать рабочий класс, когда последний показывает на деле, что он готов выдвинуть себя в качестве реального хозяина общества. Но если рабочий класс парализован своими лидерами, эти слои могут качнуться в сторону реакции.

Постоянный рост расистских нападений во всех странах является отражением тупика капитализма и бешеной реакции слоев деморализованных люмпенов. В период экономического подъема капитализм нуждался в большом количестве иммигрантов в качестве дешевой рабочей силы. Теперь они выступают в роли козлов отпущения  кризиса капитализма.

Само собой разумеется, что марксисты должны быть в авангарде борьбы против расизма. Но борьба против расизма — это КЛАССОВАЯ, а не расовая борьба. Интересы черных, азиатских, турецких и арабских рабочих такие же, как и их белых братьев и сестер. Это необходимо постоянно повторять. Ничто так не вредит делу борьбы против расизма, как попытки расколоть рабочих по расовому признаку.

В то же время мы должны объяснить, как объяснял Троцкий, что борьба с фашизмом — это физическая борьба. Не может быть и речи о пассивном принятии нападений фашистов на иммигрантов. Необходимо организовывать сопротивление.. Но на КЛАССОВОЙ основе. Попытки создать организации сопротивления на основе иммигрантов или расовых меньшинств в отрыве от остального рабочего класса только играют на руку расистам, как и идея, что только иммигранты должны возглавить движение против расизма. Мы должны бороться за создание совместных комитетов защиты черных и белых рабочих, через комитеты распорядителей, отраслевые советы, профсоюзы и т.д.

Необходимо связать борьбу против расизма и фашизма с перспективой социалистического преобразования общества. Без этого даже избрание социалистического правительства не решит проблему. Напротив, политика рабочих лидеров, направленная на примирение с буржуа, лишь усугубит кризис и подготовит почву для реакции. Политика контрреформ ещё сильнее оттолкнет мелких буржуа и даже толкнет их часть в объятия фашистов.

Когда правящий класс больше не сможет сдерживать рабочий класс «нормальными» средствами, он без колебаний прибегнет к помощи военных. Вернее, ПОПЫТАЕТСЯ  двигаться в направлении военной диктатуры. Путь к этому будет подготовлен движением к парламентскому бонапартизму, подобно режимам фон Папена и Шлейхера в Германии до Гитлера.

Если бы марксистская тенденция была достаточно сильна, необходимо было бы вести энергичную кампанию за единый фронт рабочих партий и организаций, чтобы не допустить этого.

Ситуация в целом отличается от периода между двумя мировыми войнами. Тогда у фашистов были огромные социальные резервы в крестьянстве и мелкой буржуазии, включая студентов. Теперь все это изменилось. Рабочий класс стал в тысячу раз сильнее, крестьянство практически исчезло, а значительная часть «белых воротничков» — учителя, государственные служащие, банковские работники и т.д. — значительно приблизились к пролетариату.

В этих условиях буржуазии придется дважды подумать, прежде чем переходить к открытой диктатуре. Если бы рабочее движение было вооружено подлинно социалистической политикой, такой шаг мог бы закончиться полным свержением буржуазного правления.

Ленин объяснял, что одной из особенностей предреволюционной ситуации является брожение в средних слоях общества. Доведенная до отчаяния кризисом капитализма мелкая буржуазия мечется во все стороны в поисках выхода.

Если бы рабочий класс и его организации смело проявили инициативу, мелкобуржуазные массы устремились бы за ней. Но в отсутствие такой инициативы средние слои могут раскачиваться в самых разных направлениях. В настоящее время брожение мелкой буржуазии в Европе выражается во всевозможных реакционных явлениях — Северная лига, Берлускони, МСИ, Ле Пен, немецкие республиканцы, Австрийская партия свободы и так далее.

Однако, как только рабочий класс начнет шевелиться, все это может очень быстро измениться. Особенно если правые придут к власти, и их программа будет претворена в жизнь, их база в мелкой буржуазии очень быстро испарится.

Существование этих реакционных движений — это цена, которую мы должны заплатить за неспособность социалистических и «коммунистических» лидеров взять власть в прошлом. Единственный способ гарантировать, что путь к реакции будет перекрыт в будущем, — это вести неустанную борьбу за привлечение передовых рабочих и молодежи к подлинной социалистической программе, а через них и масс.

Ленин и оборончество

Разница между абстрактной политикой и диалектическим методом видна на примере эволюции позиции Ленина в отношении революционной тактики в период с 1914 по 1917 год. В августе 1914 года раскол во II Интернационале создал совершенно новую ситуацию. В свете беспрецедентного предательства социал-демократии необходимо было перегруппировать и перевоспитать небольшие и изолированные силы марксизма в международном масштабе. Ленин в этот период сделал большой акцент на основных принципах революционного интернационализма, прежде всего на невозможности возвращения к старому Интернационалу и непримиримом неприятии всех форм патриотизма (революционного пораженчества). Для борьбы с сомнениями и колебаниями большевистских лидеров Ленин придал этим идеям максимально резкое выражение, например, «превратить империалистическую войну в гражданскую», «поражение собственной буржуазии — меньшее зло». Можно утверждать, что в некоторых случаях он преувеличивал. Не в первый раз Ленин, желая «выпрямить палку», перегнул ее слишком далеко в другую сторону. По фундаментальным вопросам, несомненно, Ленин был прав. Но если мы не поймем его метод, не только то, что он писал, но и то, почему он это писал, мы можем оказаться в полной неразберихе.

Ультралевые и сектантские группы всегда повторяют слова Ленина, не понимая ни строчки. Они воспринимают его слова о войне как нечто абсолютное, вне времени и пространства. Они не понимают, что в это время Ленин писал не для масс, а для ничтожной горстки кадров в данном историческом контексте. Не понимая этого, мы можем совершить фундаментальную ошибку. Для борьбы с шовинизмом и подчеркивания невозможности примирения с социал-демократией, особенно с ее левым крылом (Каутский и «центр»), Ленин использовал некоторые формулировки, которые, несомненно, были преувеличены. Такие преувеличения, например, привели к тому, что он охарактеризовал позицию Троцкого как «центризм», что было совершенно неверно. Бесконечная путаница возникла из-за односторонней интерпретации позиции Ленина этого периода.

Когда Ленин вернулся в Россию после марта 1917 года, он в корне изменил свою позицию. Не то чтобы его оппозиция империалистической войне была менее активной, или его оппозиция социал-шовинизму была менее непримиримой. Он продолжал бдительно следить за любым отступлением большевистских лидеров в вопросе о войне. Но здесь речь шла уже не о теории, а о живом движении масс. Позиция Ленина после марта 1917 года мало походила на те лозунги, которые он выдвигал ранее. Он видел, что в конкретных условиях у массы рабочих и крестьян были иллюзии в «защите революции», как они ее понимали. Это было совершенно необходимо учитывать, если большевики хотели уловить реальное настроение масс. Если бы Ленин придерживался старой позиции, это было бы просто доктринерством. Она полностью оторвала бы большевиков от реального движения рабочих и крестьян. Только безнадежные сектанты и доктринеры могли не видеть разницы.

В докладе перед делегатами большевистской фракции Советов Ленин объяснил:

«Массы подходят к вопросу не теоретически, а практически. Наша ошибка — подход теоретический. На революционную войну, действительно оправдывающую революционное оборончество, сознательный пролетарий может дать согласие. С представителями солдатской массы надо ставить вопрос практически, иначе нельзя. Мы — вовсе не пацифисты. Но основной вопрос: какой класс ведёт войну? Класс капиталистов, связанный с банками, никакой другой войны, кроме империалистической, вести не может. Класс рабочий — может.»  (Ленин, Собрание сочинений, т. 20, с. 96.)

Собственно говоря, лозунги «революционного пораженчества» не сыграли никакой роли в подготовке масс к Октябрьской революции. Не «поражение России — меньшее зло», а «Мир, хлеб и земля» и «Вся власть Советам» были призывным кличем большевиков, который привел к победе Октябрьского восстания. Конкретное содержание этих лозунгов мы рассмотрим позже.

Дело в том, что без гибкой тактики, учитывающей реальный уровень сознания рабочего движения, невозможно завоевать массы. Но прежде чем говорить о завоевании власти, необходимо завоевать массы. Без этого все разговоры о восстании, свержении государства, неизбежной гражданской войне, революционном насилии, военных приготовлениях и прочем превращаются в пустую болтовню.

Для каждого лозунга есть свое время и место. Для сектантской психологии характерно представлять, что лозунги стоят вне времени и места. Поскольку для них политика — дело узких кругов, не имеющих контакта с реальным миром, мировоззрение масс — вопрос безразличия. Ситуация радикально отличается для подлинно марксистской тенденции, которая стремится завоевать массы, начиная с передовых слоев.

Когда Ленин вернулся в Россию, часть большевистской партии, под влиянием нетерпения, хотела слишком далеко продвинуться вперед по сравнению с классом. Вторя ультралевым и анархистам, они подняли революционный лозунг «Долой Временное правительство». Это был лозунг восстания. Какую позицию занял Ленин? Он полностью выступил против. Почему? Потому что такой лозунг совершенно не соответствовал тому реальному этапу, на котором находилось движение. Ленин, который был революционером до кончиков пальцев, тем не менее, непримиримо выступал против этого лозунга и вместо этого ориентировал партию на завоевание масс под лозунгом «терпеливо разъяснять».

Не является ли это еще одним примером отказа от революционной позиции насильственного захвата власти? Разве не обязан был Ленин выступать за гражданскую войну? На самом деле, Ленин отнюдь не выступал за нее, в определенный момент он даже осудил тех, кто утверждал, что он выступает за гражданскую войну. Он совершенно правильно отрицал, что большевики выступали за насилие, и возлагал всю ответственность за насилие на плечи правящего класса. Это совсем не устраивало ультралевых, которые не понимали, что девять десятых задачи социалистической революции — это работа по завоеванию масс путем пропаганды, агитации, разъяснения и организации. Без этого все разговоры о гражданской войне и восстании сводятся к одному из двух: либо к пустой болтовне, характерной для кухонных социалистов, либо к безответственному авантюризму, или, в научной терминологии марксизма, к бланкизму.

Вот что говорит Ленин по этому поводу:

«Если мы говорим о гражданской войне прежде, чем люди поняли ее необходимость, тогда мы, несомненно, впадаем в бланкизм.» (Ленин, Избранные работы, т. 21, с. 43, Международное издательство, Нью-Йорк, 1929, наше выделение).

Не большевики, а буржуазия и их реформистские союзники постоянно поднимали призрак насилия и гражданской войны. Как реагировал Ленин? Выступал ли он с «бесстрашными» революционными речами, беря в руки перчатку и бросая ее обратно в лицо врагу? Говорил ли он открыто о неизбежности гражданской войны? Напротив, он неоднократно опровергал любые предположения о том, что большевики выступают за насилие. 25 апреля он выступил в «Правде» с протестом против «темных инсинуаций» «министра Некрасова» о «проповеди насилия» большевиками:

«Вы лжете, г. министр, г. член партии «народной свободы». Проповедь насилия ведет г. Гучков, грозя карами солдатам за смещение властей. Проповедь насилия ведет дружественная вам «Русская Воля», погромная газета погромных «республиканцев». «.

«Правда и ее единомышленники не только не проповедуют насилия, а, напротив, говорят с полнейшей ясностью, точностью и определенностью, что весь центр тяжести работы для нас лежит сейчас в разъяснении пролетарским массам их пролетарских задач в отличие от поддавшейся шовинистическому угару мелкой буржуазии.» (Ленин. “Бесстыдная ложь капиталистов. Собрание сочинений, том 31”)

4 мая Центральный комитет большевиков принял резолюцию, написанную Лениным. Целью резолюции было сдержать петроградское местное руководство, которое опережало события. В ней ставилась задача возложить ответственность за любое насилие на Временное правительство и его сторонников, а также обвинить «капиталистическое меньшинство в нежелании подчиниться воле большинства». Вот два абзаца из резолюции:

«1) Партийные агитаторы и ораторы должны опровергать гнусную ложь газет капиталистов и газет, поддерживающих капиталистов, относительно того, будто мы грозим гражданскою войной. Это – гнусная ложь, ибо только в данный момент, пока капиталисты и их правительство не могут и не смеют применять насилия над массами, пока масса солдат и рабочих свободно выражает свою волю, свободно выбирает и смещает все власти, – в такой момент наивна, бессмысленна, дика всякая мысль о гражданской войне, – в такой момент необходимо подчинение воле большинства населения и свободная критика этой воли недовольным меньшинством; если дело дойдет до насилия, ответственность падет на Временное правительство и его сторонников.

2) Правительство капиталистов и его газеты своими криками против гражданской войны только прикрывают нежелание капиталистов, составляющих заведомо ничтожное меньшинство народа, подчиниться воле большинства». (Ленин, Резолюция Центрального Комитета РСДРП(б), принятая 21 апреля (4 мая) 1917 г. Собрание сочинений, т. 31)

Ленин понимал, что рабочий класс учится на опыте, особенно на опыте великих событий. Единственный способ, которым небольшая революционная тенденция может завоевать внимание масс, — это следовать за ходом событий плечом к плечу с массами, участвовать в повседневной борьбе по мере ее развертывания, выдвигать лозунги, соответствующие реальной стадии движения, и терпеливо объяснять необходимость полного преобразования общества как единственного выхода.

Пронзительные призывы к восстанию и гражданской войне не завоюют массы и даже передовые отряды, а только оттолкнут их. Как видно из вышесказанного, это верно даже в разгар революции. Это во сто крат более верно в настоящее время, когда вопрос о революционном свержении капитализма стоит далеко не на первом месте в сознании даже самых передовых рабочих. Напротив, необходимо переложить бремя насилия и гражданской войны на плечи реформистских лидеров, которые имеют возможность взять власть мирным путем и своим отказом сделать это делают кровопролитие неизбежным.

«Вся власть Советам»

Все знают, что это был центральный лозунг Ленина и Троцкого в 1917 году. Но мало кто понял истинное содержание этого лозунга. Что, конкретно, означал лозунг «Вся власть Советам!»? Гражданская война? Восстание? Захват власти большевиками? Далеко не так. Большевики были в меньшинстве в Советах, где доминировали реформистские партии, эсеры и меньшевики. Центральной задачей был не захват власти, а победа над большинством, которое питало иллюзии в отношении реформистов.

Большевики основывали свое «терпеливое объяснение» на идее, постоянно повторяемой в трудах и речах Ленина с марта вплоть до кануна октябрьского восстания, что лидеры реформистов должны взять власть в свои руки, что это гарантирует мирное преобразование общества, что большевики всей душой за это, и что, если лидеры реформистов возьмут власть, большевики ограничатся мирной борьбой за большинство в советах.

Вот несколько примеров того, как Ленин ставил вопрос (их гораздо больше):

«Видимо, не все сторонники лозунга «Вся власть должна перейти к Советам» в должной мере осознали, что это был лозунг мирного развития революции — мирного не только в том смысле, что никто, ни один класс, ни одна сколько-нибудь значительная сила не могли бы тогда (между 27 февраля и 4 июля) сопротивляться и препятствовать переходу власти к Советам. Но это еще не все. Мирное развитие было бы тогда возможно, даже в том смысле, что борьба классов и партий внутри Советов могла бы принять самую мирную и безболезненную форму при условии своевременного перехода всей полноты государственной власти к Советам». (Ленин, К лозунгам, Собрание сочинений, т. 34)

«Никаких других условий большевики, я думаю, не поставили бы, полагаясь на то, что действительно полная свобода агитации и немедленное осуществление нового демократизма в составлении Советов (перевыборы их) и в функционировании их сами собою обеспечили бы мирное движение революции вперед, мирное изживание партийной борьбы внутри Советов.”

«Может быть, это уже невозможно? Возможно. Но если есть хоть один шанс из ста, то попытка осуществить такую возможность все же стоит того». (Ленин, “О компромиссах” Собрание сочинений, т. 34.)

«Наше дело – помочь сделать все возможное для обеспечения «последнего» шанса на мирное развитие революции, помочь этому изложением нашей программы, выяснением ее общенародного характера, ее безусловного соответствия интересам и требованиям гигантского большинства населения.» (Ленин, “Задачи революции”Собрание сочинений, т. 34).

«Взяв всю власть, Советы могли бы еще теперь – и, вероятно, это последний шанс их – обеспечить мирное развитие революции, мирные выборы народом своих депутатов, мирную борьбу партий внутри Советов, испытание практикой программы разных партий, мирный переход власти из рук одной партии в руки другой.» (Ленин, «Задачи революции», Собрание сочинений,, том 34).

А вот как Троцкий резюмирует эту позицию в «Истории русской революции»:

«Статьями, письмами и личными беседами. Переход власти к советам означал непосредственно переход власти к соглашателям. Это могло совершиться мирно, путем простого увольнения буржуазного правительства, которое держалось на доброй воле соглашателей и на остатках доверия к ним масс. Диктатура рабочих и солдат была фактом начиная с 27 февраля. Но рабочие и солдаты не отдавали себе в этом факте необходимого отчета. Они доверяли власть соглашателям, которые в свою очередь передавали ее буржуазии. Расчет большевиков на мирное развитие революции покоился не на том, что буржуазия добровольно передаст власть рабочим и солдатам, а на том, что рабочие и солдаты своевременно помешают соглашателям переуступать власть буржуазии.»

«Концентрация власти в Советах при режиме советской демократии открыла бы перед большевиками полную возможность стать большинством в Совете, а следовательно, создать правительство на основе своей программы. Для этого вооруженное восстание было бы излишним. Переход власти между партиями мог быть осуществлен мирным путем. Все усилия партии с апреля по июль были направлены на то, чтобы сделать возможным мирное развитие революции через совет. «Терпеливо объяснять» — таков был ключ к большевистской политике». (Троцкий, “История русской революции”).

Но, может быть, Ленин и Троцкий просто блефовали? Может быть, они выдвинули идею мирного перехода только для того, чтобы завоевать популярность среди рабочих, сделав поправку на свои реформистские пацифистские иллюзии? Представить такое — значит ничего не понимать в методе Ленина и Троцкого, основанном на бесстрашной революционной честности. В своих показаниях перед комиссией Дьюи Троцкий выразился предельно ясно: «Я считаю, что марксистская, революционная политика в целом есть очень простая политика: «Говорите, что есть! Не лгите! Говорите правду! Это очень простая политика». («Дело Льва Троцкого»)

У большевистской партии не было двух разных программ, одной для образованного меньшинства и одной для «тупых» рабочих. Ленин и Троцкий всегда говорили правду рабочему классу, даже когда она была горькой и неприемлемой. Если в 1917 году, то есть в разгар революции, когда вопрос о власти был поставлен ребром, они настаивали на том, что мирные преобразования возможны (не «теоретически», а реально возможны), только при условии, что реформистские лидеры предпримут решительные действия, то это могло быть только потому, что так и было на самом деле. И так оно и было. Если бы советское руководство действовало решительно, революция произошла бы мирно, без гражданской войны, потому что их поддерживало подавляющее большинство общества. Указывая рабочим и крестьянам на этот простой факт, Ленин и Троцкий не лгали, не отказывались от марксистской теории государства, а просто говорили то, что было очевидной правдой для массы рабочих и крестьян.

Ленин придерживался этой позиции вплоть до июля, когда он изменил ее. Почему? Из-за трусости меньшевиков и эсеров, отказавшихся взять власть, инициатива неизбежно перешла к реакции. За ширмой русского народного фронта (Временного правительства) правящий класс перегруппировывался и готовил свой реванш. Результатом стала реакция «июльских дней».

На основании июльских налетов Ленин сделал вывод о невозможности мирного исхода, о неизбежности гражданской войны и о необходимости для партии немедленно поставить восстание в повестку дня. На самом деле Ленин ошибался, как указывает Троцкий в «Истории русской революции». Ленин, скрывавшийся в Финляндии, позже признал, что был не в курсе событий. Истинной причиной его позиции был страх, что Каменев, Зиновьев и Сталин будут колебаться и не приступят к подготовке захвата власти. В этом он не ошибся. Это закон, что по мере приближения даты восстания руководство революционной партии испытывает сильнейшее давление со стороны чуждых классов, и часть его начинает колебаться.

«Терпеливо объяснять»

Однако позиция Троцкого была, несомненно, правильной. Он понимал необходимость продолжения работы по завоеванию Советов вплоть до момента восстания и даже предлагал (вопреки возражениям Ленина) перенести дату восстания на съезд Советов, на котором большевики получат большинство. Таким образом, даже в ходе самого восстания вопрос о законности, отнюдь не отодвинутый на второй план, играет решающую роль в завоевании более инертных слоев масс.

Выявив противоречие между словами и делами реформистских лидеров, большевики подготовили путь к завоеванию решающего большинства в советах, а также в армии (которая также была представлена в советах). Это был реальный способ, которым большевистская партия готовилась к восстанию в 1917 году, не говоря о нем, а на деле проникая в массы и их организации с гибкой тактикой и лозунгами, которые действительно соответствовали требованиям ситуации и были связаны с сознанием масс, а не безжизненными абстракциями, заученными наизусть из революционной поваренной книги.

Единственная причина, по которой мирная революция не была немедленно осуществлена в России, заключалась в трусости и предательстве реформистских лидеров в советах, как сто раз объясняли Ленин и Троцкий.

До тех пор, пока революционная партия не завоюет массы, бессмысленно и контрпродуктивно делать акцент на якобы неизбежности насилия и гражданской войны. Это никогда не было методом великих марксистских мыслителей прошлого, но всегда было характерно для ультралевых сект на задворках рабочего движения, которые живут в собственном «революционном» мире грез, не имеющем никакого отношения к реальному миру. В этой теплице, оторванной от реальности, небольшие группы могут коротать время, бесконечно рассуждая о «восстании» и мысленно «готовясь» к «неизбежности гражданской войны», в то время как реальная задача создания революционной организации полностью ускользает от них.

Каким образом марксистская тенденция конкретно готовится прийти к власти? Путем завоевания масс. Каким образом эта задача может быть решена? Выработкой программы переходных требований, которая, исходя из реальной ситуации в обществе и объективных потребностей рабочего класса и молодежи, связывает ближайшие требования с центральной идеей экспроприации капиталистов и преобразования общества. Как неоднократно объясняли Ленин и Троцкий, именно от этих требований на 90% зависит  революция. Пока этот факт не осознан, все разговоры о вооруженной борьбе, «военных приготовлениях» и гражданской войне сводятся к безответственной демагогии.

Как мы уже отмечали, когда большевики составляли незначительное меньшинство в Советах, где полностью доминировали реформистские партии, меньшевики и эсеры, стремившиеся к союзу с буржуазией, они не играли с восстанием, а подчеркивали необходимость завоевания большинства в Советах («терпеливо объясняли»). Рабочие и крестьяне доверяли реформистским лидерам как тогда, так и сейчас. Большевики должны были принять этот факт как отправную точку. И мы тоже.

Пока они были в меньшинстве, Ленин и Троцкий делали все возможное, чтобы сдержать рабочих и солдат, избежать преждевременной конфронтации с государством. Весь их упор был сделан на мирную агитацию и пропаганду. Например, Ленин выступил против вооруженной демонстрации в июне. За свои мучения Ленин и Троцкий навлекали на себя гнев тех слоев рабочих, которые слишком далеко зашли вперед класса. Их обвиняли в оппортунизме за то, что они не выдвинули на передний план вопрос о вооруженном восстании.

На такую критику они лишь пожимали плечами. Они понимали, что самой насущной задачей является завоевание большинства рабочих и солдат, остававшихся под влиянием меньшевиков и эсеров. Благодаря умелой и гибкой тактике большевикам удалось завоевать большинство в советах в месяцы, предшествовавшие Октябрю. Этим, и только этим, объясняется относительно мирный характер октябрьского восстания. Причина была не столько в военных действиях, сколько в том, что девять десятых работы уже было сделано заранее.

Была ли Октябрьская революция мирной?

Для того чтобы произошла революция, должно ли быть насилие? Для сектантского ума ответ всегда утвердительный. Марксисты рассматривают этот вопрос более щепетильно, рассматривая множество факторов: баланс классовых сил, характер руководства рабочего класса, принятая тактика и программа, и так далее.

Во-первых, нельзя говорить о «революции 1917 года». В 1917 году было не одна, а две революции, к тому же разделенные периодом реакции с июля по сентябрь, включая военное наступление, за которым последовало реакционное восстание и четыре года гражданской войны, в ходе которой в Россию вторглась 21 армия иностранной интервенции, в ходе которой погибли миллионы людей. Таким образом, это был период революции и контрреволюции, а не просто «триумфальное шествие». Любой, кто представит это так, будет справедливо высмеян как глупец или невежда. Однако утверждение, что Октябрьская революция была мирной (в той мере, в какой любая революция может считаться таковой), исходит не от ММТ, а от Ленина и Троцкого. Приведем несколько примеров. Во-первых, в отношении Февральской революции.

«Не будет преувеличением сказать, что Февральскую революцию совершил Петроград. Остальная страна присоединилась к нему. Нигде, кроме Петрограда, борьбы не было. Не нашлось во всей стране таких групп населения, партий, учреждений или воинских частей, которые решились бы выступить в защиту старого строя. Это показывает, как безосновательны запоздалые рассуждения реакционеров на тему о том, что, будь в составе питерского гарнизона гвардейская кавалерия или приведи Иванов с фронта надежную бригаду, судьба монархии была бы иная. Ни в тылу, ни на фронте не нашлось ни бригады, ни полка, которые готовы были бы сражаться за Николая II». (Троцкий, История русской революции)

А Октябрьская революция? В «Истории» Троцкий подробно описывает, с какой легкостью был взят Петроград. Мирный характер революции был обеспечен тем, что большевики под руководством Троцкого уже одержали победу над петроградским гарнизоном. В главе «Завоевание столицы» он объясняет, каким образом рабочие взяли под контроль ключевую Петропавловскую крепость:

«Все части крепостного гарнизона принимают арест коменданта с полным удовлетворением. Но самокатчики держатся уклончиво. Что скрывается за их угрюмым молчанием: притаившаяся враждебность или последние колебания? «Решаем устроить специальный митинг для самокатчиков, — пишет Благонравов, — и пригласить на него наши лучшие агитационные силы, и в первую голову Троцкого, пользующегося громадным авторитетом и влиянием на солдатские массы». Часа в четыре пополудни весь батальон собрался в помещении соседнего цирка «Модерн». В качестве правительственного оппонента выступал генерал-квартирмейстер Пораделов, считавшийся эсером. Его возражения были настолько осторожны, что казались двусмысленными. Тем сокрушительнее наступали представители Комитета. Дополнительная ораторская битва за Петропавловскую крепость закончилась, как и следовало предвидеть: всеми голосами против 30 батальон одобрил резолюцию Троцкого. Еще один из возможных вооруженных конфликтов был разрешен до боя и без крови. Это и есть октябрьское восстание. Таков его стиль.” (Там же, наше выделение).

Для установления советской власти в Москве потребовалось немного больше времени, в основном из-за ошибок местных большевиков. Но Троцкий неоднократно настаивал на том, что большевистская революция была в основном мирной, пока иностранные державы не вмешались, чтобы утопить ее в крови.

Ультралевая политика

На процессе в Миннеаполисе в 1941 году Кэннон назвал восстание в Петрограде «просто небольшой потасовкой, вот и все» (Socialism on Trial, p. 64). Позже это было подхвачено ультралевым Грандизо Мунисом, который потребовал, чтобы Социалистическая Рабочая Партия (СРП) открыто выступала за насилие и гражданскую войну, и осудил политику защиты на Судебном процессе как «оппортунизм». В действительности позиция, занятая лидерами СРП, по крайней мере, в данном случае, строго соответствовала советам Троцкого в предыдущий период.

«Наша формула в данном случае, — ответил Кэннон, — также является формулой наших марксистских учителей. Они не только настаивали на желательности мирного изменения общества, но в некоторых исключительных обстоятельствах считали такую мирную революцию возможной. Мы, со своей стороны, отвергали любую подобную перспективу в Соединенных Штатах, но в то же время заявляли о своем предпочтении и обвиняли правящих буржуа как зачинщиков насилия. В этом мы были полностью верны марксистской доктрине и традиции». (Мунис и Кэннон, Политика для революционеров — марксизм или радикализм).

Кстати, ультралевая политика, которую отстаивал Мунис в данных обстоятельствах, не только отрезала бы троцкистов от американского рабочего класса. Это означало бы полное уничтожение партии. (Она была разрушена позже из-за неправильной политики руководства СРП, но мы рассматривали этот вопрос в другом месте). Все аргументы, которые Ленин и Троцкий использовали в отношении русской революции, сегодня в сто раз более актуальны. Соотношение классовых сил бесконечно более благоприятно для пролетариата, особенно в развитых капиталистических странах. Если бы не предательство социал-демократов и сталинистов, рабочий класс мог бы многократно взять власть в течение последних семи десятилетий во Франции, Италии, Испании, Португалии, Великобритании, Германии.

Позиция Троцкого в отношении насилия

Утверждение о том, что достаточно мощное массовое движение может при определенных условиях привести к передаче власти без гражданской войны, не является изобретением ММТ. В своих показаниях комиссии Дьюи Троцкому в какой-то момент был задан вопрос, будет ли политическая революция в СССР неизбежно означать кровавое свержение сталинской правящей касты. Мы полностью перепечатываем его комментарии:

«Финерти: Другими словами, даже при политической революции и свержении бюрократии вы не рассматриваете как необходимое, даже оборонительное средство личное уничтожение бюрократии или ее личное истребление?

«Троцкий: Я уверен, что когда наступит час революции, политической революции, в России, то это будет такое мощное восстание масс, что бюрократия будет немедленно дезориентирована и дезорганизована, как царский режим в февральской революции.

«Финерти»: То есть, г-н Троцкий, в вашу политическую философию не входит ни индивидуальный террор против бюрократии, ни массовый террор против нее?

«Троцкий: Массовый террор зависит от обстоятельств самой бюрократии. Повторяю, я надеюсь, что даже в критический момент эта мощная и страшная бюрократия будет совершенно жалкой, и тогда даже революция может быть более бескровной, чем Февральская революция у нас и Октябрьская. Но я не могу нести за это никакой ответственности. Если бюрократия будет противостоять массам, они, естественно, примут суровые меры. Но индивидуальное уничтожение — нет. Это не революционная перспектива.

«Финерти»: И не политическая необходимость?

«Троцкий: И не политическая необходимость». («Дело Льва Троцкого», )

Стоит помнить, что речь идет о чудовищной тоталитарной диктатуре, основанной на подавлении всех прав, о режиме, орудиями которого были убийства, пытки и концентрационные лагеря. Несмотря на это, Троцкий вынашивал перспективу революционного движения, настолько мощного, что оно парализует бюрократию, оставив ее беспомощной.

Было ли это просто несбыточной мечтой Троцкого? Напротив. Посмотрите, что произошло в Восточной Европе в 1989 году. Массовые движения против сталинских режимов в Восточной Германии, Польше и Чехословакии настолько потрясли деморализованную бюрократию, что она просто рассыпалась как карточный домик, несмотря на то, что в ее руках были самые чудовищные средства поражения. Правда, в отсутствие субъективного фактора крах бюрократии привел обратно к капитализму. Но это не влияет на суть аргумента. Троцкий давно объяснил, что законы революции и контрреволюции схожи. Факт остается фактом: переход от одного социального режима к другому был осуществлен мирно, без гражданской войны. Правящая бюрократия в момент истины сдалась, не сделав ни одного выстрела.

Давайте рассмотрим конкретно, что это значит. Тоталитарное государство в России и Восточной Европе было, вероятно, самым мощным аппаратом репрессий в истории. Оно казалось несокрушимым. Даже буржуазия говорила о нем как о «гранитном монолите», который, по их мнению, простоит века (до последнего момента истины сталинская бюрократия разделяла эту иллюзию). Для обреченной правящей элиты характерно суеверно верить в силу полиции, тайной полиции и армии. Но марксисты исходят из реальных общественных отношений, а не из количества полицейских, шпионов и солдат, получающих зарплату от государства, и даже не из наличия современных истребителей-бомбардировщиков и других технических средств уничтожения (это самый старый аргумент, который, если бы был верен, исключил бы возможность каждой революции в истории).

Все технические средства поражения находились в руках бюрократии. Да, и множество полицейских и солдат, чтобы использовать их — по крайней мере, на бумаге. Однако в момент истины все это оказалось бесполезным. В Библии стены Иерихона рухнули после того, как Иисус приказал трубить в трубы. Сталинские режимы рухнули даже без такого музыкального сопровождения. Почему правящая элита просто не приказала запустить истребители-бомбардировщики, что было бы очевидным решением? Или танки, или любые другие средства поражения, имевшиеся в их распоряжении? Достаточно было бы простого приказа. Почему приказ так и не был отдан? Потому что бюрократия была полностью деморализована и парализована массовым движением. Как и де Голль в 1968 году, они поняли, что «игра проиграна», и сопротивление бесполезно.

Как объяснить паралич бюрократии? Их деморализация была результатом тупика режима, который был не в состоянии развивать средства производства. Еще в 1973 году мы предсказывали крах сталинизма именно потому, что бюрократия перестала развивать производительные силы и, следовательно, превратилась из относительно прогрессивной силы в абсолютную обузу общества. То же самое сегодня все в большей степени относится к буржуазии на Западе. На пути революционных преобразований стоит не сила буржуазии и ее государства, а временная инертность рабочего класса, который лишь постепенно осознает глубину социального кризиса.

В наступающий период бури и напряжения революционные возможности будут возникать в одной стране за другой. События 1968 года повторятся на еще более высоком уровне. Государство, находящееся в руках буржуазии на Западе, могущественно, но во многих отношениях даже близко не так могущественно, как тоталитарные режимы в Восточной Европе в 1989 году. Ленин объяснял, что каждая настоящая революция всегда начинается сверху, с кризиса доверия правящего класса, который чувствует себя неспособным править по-старому. Второе условие — средний класс должен находиться в состоянии брожения, колеблясь между буржуазией и пролетариатом. Третье условие — рабочий класс должен быть готов к борьбе за преобразование общества. Последнее условие — наличие сильной революционной партии с опытным и дальновидным руководством.

Венгрия 1919 года и Германия 1918 года

При исключительно благоприятных условиях кризис правящего класса, столкнувшись с достаточно масштабным массовым движением, может привести к краху режима без боя. В Венгрии этот процесс можно было наблюдать в 1919 году, когда венгерский буржуазный режим подобным образом просто передал власть коммунистической партии без единого выстрела, хотя ошибки неопытной коммунистической партии привели к поражению, как отмечал Троцкий:

«Протекция графа Каройи перед Антантой закончилась мирной передачей власти по согласию рабочим партиям без всякой революции. Коммунисты партии Бела Куна поспешили объединиться с социал-демократами. Бела Кун показал полное банкротство, особенно по крестьянскому вопросу, что быстро привело к краху Советов». (Троцкий, «О Франции» наше выделение)

Точно так же безболезненно прошла революция 1918 года в Германии. Всеобщая забастовка, мятеж в армии и на флоте, где солдаты посадили под арест реакционных офицеров (счастливчиков, то есть), были созданы рабочие и солдатские комитеты, и власть оказалась в руках рабочего класса. В общей сложности погибло 19 человек.  В дорожно-транспортных происшествиях в большом городе в оживленные выходные больше людей погибает . В чем была проблема? Массы рабочих и солдат, только что начавших вовлекаться в политическую жизнь, неизбежно обратились к существующим массовым организациям. В Германии это означало социал-демократию под руководством тех же реформистских лидеров, которые предали рабочий класс в 1914 году.

Носке и Шейдеман предали революцию и передали власть обратно буржуазии. Немецкий рабочий класс и весь мир заплатил страшную цену за это предательство 15 лет спустя, с приходом Гитлера, газовыми камерами и Второй мировой войной. Вот яркий пример того, как отказ реформистских лидеров взять власть, даже если это возможно мирным путем, готовит почву для масштабного кровопролития в будущем. Это важнейший урок, который мы должны повторять при каждой возможности.

Португалия 1974 года

Самым ярким примером анализируемых нами процессов стала португальская революция 1974 года. Здесь все процессы видны очень четко. После почти 50 лет диктатуры, сначала при Салазаре, затем при Каэтано, диктатура рухнула, как карточный домик. Внутренние противоречия, подорвавшие режим, нашли отражение в государственном аппарате, с кристаллизацией оппозиционной тенденции в офицерском корпусе.

Важную роль в этом сыграли бесконечные и кровопролитные колониальные войны в Анголе, Мозамбике и Гвинее-Бисау. Португальская офицерская каста не была типичной для армий других империалистических государств. Обычно офицерская каста состоит из сыновей богатых семей, которые ведут обеспеченную и комфортную жизнь за письменным столом. Здесь все было иначе. Войны в Африке означали, что военная служба была не комфортной синекурой, а опасным бизнесом, который не слишком привлекал «золотую молодежь». Вместо этого многие офицеры были выходцами из среднего класса, «студентами в форме». Часть этих офицеров начала изучать идеи «марксизма» и попала под их влияние. Движимые враждебностью к войне и коррумпированному диктаторскому режиму, они тайно переходили на сторону социализма, коммунизма, маоизма.

Таким образом, переворот 25 апреля 1974 года принял своеобразный оборот. Молодые офицеры, свергнувшие Каэтано и провозгласившие революцию, не совсем понимая, куда они идут, открыли шлюзы для масс. После десятилетий фашистского и бонапартистского правления, при отсутствии руководства сверху, мы увидели великолепное движение португальского пролетариата. Первого мая 1974 года на улицах было 3 миллиона рабочих при общей численности населения всего 8 миллионов человек. Наряду с рабочими были солдаты и моряки, демонстранты с оружием в руках.

В таких условиях не могло быть и речи о «гражданской войне». Гражданская война предполагает наличие сил, готовых сражаться в защиту существующего порядка. После 25 апреля таких сил не существовало. Формула «вооруженных людей» здесь неприменима. Какие силы были готовы бороться с рабочим классом? Если мы зададим вопрос конкретно, то он ответит сам собой. Вооруженные силы были на стороне масс. Приведем лишь один пример. Когда рабочие больших верфей Лиснаве в Лиссабоне устроили забастовку и пошли маршем на министерство труда, войскам был отдан приказ выступать. Реакция солдат, столкнувшихся с воинственной демонстрацией более чем 5000 рабочих верфей в касках, была ярко выражена в следующем рассказе очевидца:

«Перед обедом прошел слух, что мы выступаем, и вскоре мы догадались, что это в Лиснаве… Мы собрались в полдень, и командир сказал нам, что он получил телефонный звонок о демонстрации в Лиснаве, возглавляемой меньшинством левых агитаторов, и что наша задача — предотвратить ее проведение. Мы были вооружены, как никогда раньше, пистолетами G3 с четырьмя магазинами.

«…Демонстрация началась, и людской поток двинулся вперед с криками «солдаты — сыновья рабочих», «завтра солдаты станут рабочими» и «оружие солдат не должно быть обращено против рабочих». Командир вскоре увидел, что мы не собираемся выполнять его приказы, и замолчал. Наши руки свисали вниз, а некоторые товарищи плакали. Вернувшись в казарму, командир не был сильно раздражен, но сказал нам, что в будущем мы должны будем подчиняться приказам… На следующий день в казарме обстановкк было более оживленной. Перед утренним сбором многие товарищи были на ногах и выкрикивали лозунги демонстрации: «солдаты — сыновья рабочих», «долой капиталистическую эксплуатацию»». («Революционные репетиции», )

Силой, спасшей капитализм в Португалии после 25 апреля, была не армия, а, в первую очередь, лидеры «коммунистической» партии, которые сразу же объявили о необходимости поддержать так называемого «прогрессивного» генерала Спинолу. За защитным фасадом Временного правительства Спинола готовил контрудар. Год спустя он попытался совершить переворот. Какими силами он командовал? Небольшой группой солдат из самой отсталой части армии — десантников. 11 марта десантники окружили казармы одного из самых радикальных полков Лиссабона, RAL-1, но их не смогли убедить открыть огонь. Стихийное движение рабочих и других слоев солдат, которые братались и обращались к десантникам, быстро положило конец мятежу. Уже через несколько часов десантники объясняли: «Мы не фашисты. Мы ваши товарищи». “Восстание рабовладельцев» рухнуло почти сразу.

Маркс однажды сказал, что революция нуждается в кнуте контрреволюции. Попытка переворота Спинолы спровоцировала рабочих на действия. Рабочие банков заняли банки и потребовали от правительства  Движения Вооруженных Сил (ДВС) национализации банков. Последовав их примеру, то же самое сделали работники страховых компаний. Левые офицеры приступили к национализации банков и страховых компаний, реальной силовой основы реакции в Португалии, которые между собой владели более чем 60% экономики.

Это нанесло сильный удар не только по реакции, но и по капитализму в Португалии. Этот факт был признан газетой «Таймс», которая поместила редакционную статью под заголовком «Капитализм в Португалии мертв». И так и должно было случиться. С подавлением попытки переворота Спинолы власть оказалась в руках рабочих и солдат. И снова только трусость и предательство лидеров КП и СП спасли положение. Социалистическая партия, которая была очень слабой и насчитывала всего 200 членов за год до революции, начала быстро расти. Под давлением масс лидеры СП приняли очень радикальную  на словах политику. Марио Суарес произносил речи, призывая к «диктатуре пролетариата». Социалистическая газета Republica публиковала статьи Троцкого. На первых за 50 лет демократических выборах проголосовало не менее 91,1% избирателей. СП получила 37,8% голосов. КП получила 12,5%, а ее союзник МДП — еще 4,1% — всего 54,4% голосов за рабочие партии.

В этих условиях не возникает ни малейшего сомнения не только в том, что революция в Португалии могла быть проведена мирным путем, но и в том, что она могла быть проведена через парламент. Буржуазия была полностью деморализована быстрым крахом мартовского переворота. Спинола бежал в Бразилию. Рабочий класс был взбудоражен. Без всякого руководства сверху на заводах избирались рабочие советы. Процветали народные клиники и культурные центры. Безработные рабочие помогали в сельской местности. Дети учили взрослых читать. Сотни фабрик и ферм были брошены владельцами и перешли в руки рабочих, которые делали революционные выводы. Один бастующий с верфи в Сетенаве так выразил ситуацию:

«Даже в Сетенаве у нас нет рабочего контроля. Как мы можем его осуществить, если мы не контролируем банки? Наше отношение таково, что мы хотим знать все… Мы хотим контролировать решения, но не берем на себя ответственность. Мы не верим, что у нас может быть только рабочий контроль». («Революционные репетиции»)

Революционные советы

Что требовалось? Формирование коммунистическо-социалистического правительства, обязавшегося довести революцию до конца. Для ликвидации власти помещиков, банкиров и капиталистов и официального создания национализированной плановой экономики было бы достаточно нескольких декретов. Немедленные меры по повышению пенсий и зарплат, сокращению рабочего дня и повышению уровня жизни мелких крестьян и лавочников. Призыв к рабочим, крестьянам и солдатам захватить землю и фабрики, создать демократически избранные комитеты и арестовать любые контрреволюционные элементы. Таких мер, опирающихся на революционное движение масс за пределами парламента, было бы более чем достаточно для обеспечения мирного перехода.

Привела бы такая политика неизбежно к гражданской войне? Как всегда, революционное движение масс оказало глубокое влияние на армию. Идея выборных комитетов распространилась с заводов в казармы. Попытка создать национальную сеть «революционных советов солдат, матросов и рабочих» даже получила поддержку части офицеров, связанных с Отело де Карвальо. Распространение революционных идей в вооруженных силах было признано консервативными офицерами «Группы девяти», которые в своем манифесте заявили:

«Мы видим прогрессирующую деградацию государственных структур. Повсюду дикие и анархические формы осуществления власти мало-помалу берут верх, доходя даже до вооруженных сил».

В сентябре было создано автономное солдатское движение SUV (Soldados Unidos Vencerão — «Солдаты объединятся и победят»). SUV созвало демонстрацию в северном городе Порту 10 сентября:

«Поскольку солдатам не разрешается петь на публике, мы начали свистеть. Однако ближе к концу все в итоге пели… «Интернационал». Число людей на демонстрации росло на наших глазах».

По некоторым оценкам, в тот день около 30 000 рабочих маршировали за контингентом из 1 500 солдат. SUV начал разоблачать реакционных офицеров перед солдатами, что до этого заслонялось престижем ДВС.

«На следующий день после демонстрации SUV была годовщина [военного переворота в] Чили, и мы хотели устроить минуту молчания. Офицеры сказали «нет». Мы вставили пули в пистолеты и провели минуту молчания».

Солдаты начали выдвигать требования, направленные на устранение неравенства между ними и офицерами. Они стали требовать повышения зарплаты и бесплатного проезда. Одной поездки к семье было достаточно, чтобы уничтожить почти месячное жалование многих солдат.

«В генеральном штабе в Порту было три отдельных столовых: одна для солдат, другая для сержантов и третья для офицеров. Через три дня после демонстрации в Порту несколько солдат спокойно вошли и сели есть в офицерской столовой. На следующий день все солдаты заняли офицерскую столовую. С того дня ведется борьба за ликвидацию отдельных столовых и их объединение».

Данный текст не намерен подробно рассматривать то, как была сорвана португальская революция. Но поведение Куньяла и Суареша, несомненно, стало решающим фактором. Они имели все возможности для проведения мирной революции при самых благоприятных условиях, но вместо этого организовали крушение революции и обратили в прах надежды масс. Это означает, что на пути рабочего класса будут поставлены новые и всё более ужасные препятствия, которые могут означать, что следующий раз не будет таким мирным. Это будет зависеть от многих факторов, но прежде всего от нашей способности создать жизнеспособную массовую марксистскую тенденцию в Португалии.

Революция на Западе

И Ленин, и Троцкий подчеркивали, что социалистическая революция в развитых капиталистических странах будет в значительной степени отличаться от русской революции. В одном смысле она будет более трудной. По выражению Ленина, в царской России капитализм сломался в самом слабом звене. Капитализм в Северной Америке, Западной Европе и Японии накопил огромные запасы жира, особенно за последние полвека. Ленин отмечал, что в таких странах, как Великобритания, правящий класс довел до совершенства тактику подкупа лидеров рабочего движения. Сегодня это относится ко всем развитым капиталистическим странам в беспрецедентной степени.

После Второй мировой войны реформистское и сталинистское руководство побило все рекорды по вырождению. По иронии истории, все они приняли «рынок» именно тогда, когда он начал сыпаться. Троцкий объяснял, что кризис человечества сводится, в конечном счете, к кризису руководства рабочих организаций, и это даже более верно сегодня, чем тогда, когда это было написано. Кризис капитализма означает также кризис реформизма. В следующий период произойдет целый ряд внутренних конвульсий и расколов в реформистских партиях и профсоюзах. На определенном этапе выкристаллизуются массовые левые фракции, которые откроют большие возможности для марксистов.

Однако не факт, что нам удастся привлечь на свою сторону важнейшие слои передовых рабочих и молодежи. Революционная политика — это и наука, и искусство. Нам нужна научная теория, которая позволит нам понять общие процессы и не быть выведенными из равновесия эпизодическими поворотами и эфемерными настроениями масс. Но этого недостаточно. Необходимо обучить кадры гибкой тактике и искусству соединения законченной научной программы марксизма с неизбежно незаконченными, запутанными и бессвязными чаяниями масс. Если этого не сделать, мы превратимся в бесплодную и бессильную секту. Мы должны видеть, что, по словам немецкого поэта Гете, которые Маркс часто цитировал:«Теория, мой друг, суха, но зеленеет жизни древо»

Марксисты работают не в вакууме. Длительный период капиталистического подъема после 1945 года оказал влияние на сознание рабочего класса, включая передовой слой. Не существует автоматического механизма, с помощью которого опыт одного поколения рабочих мог бы передаваться следующему. Каждое поколение должно заново усваивать уроки прошлого на своём опыте. Нынешнее поколение проходит через особенно болезненный опыт, но оно научится. Если нас будет достаточно много, процесс обучения будет короче и легче.

Необходимо найти общий язык с рабочими, не идя на принципиальные уступки. До войны целое поколение было воспитано на русской революции. Революция, война и контрреволюция были знакомыми понятиями, по крайней мере, для передовых слоев общества. Но это уже не так. В передовых капиталистических странах (не в третьем мире) в определенной степени произошло притупление классового сознания, отражающее определенное «смягчение» противоречий в обществе. Сейчас ситуация начинает меняться. Новый период, в который мы вступаем, будет конвульсивным. Старые иллюзии реформизма падут в сознании трудящихся.

Однако необходимо принимать класс таким, какой он есть. Русский революционер Герцен говорил о своем друге Бакунине, что тот всегда принимал второй месяц беременности за девятый. Это органическая болезнь ультралевых в любой период. Такие ошибки приводят только к абортам! На данном этапе мы все еще находимся в процессе решения самых базовых задач, в попытке пустить корни в рабочих организациях и заручиться вниманием активистов. То, как мы будем действовать в этом направлении, будет иметь решающее значение для будущего.

Троцкий на тему «Если Америка станет коммунистической»

Революция в передовых странах будет одновременно и труднее, и легче, чем в России. Русская революция не встречала серьезного сопротивления до тех пор, пока в Россию не вторглась 21 империалистическая армия, когда она была вынуждена прибегнуть к террору, чтобы выжить. Однако Троцкий объясняет, что, скажем, в социалистической Америке в этом не было бы необходимости. Как Троцкий рекомендовал троцкистам обращаться к американским рабочим перед войной? У нас есть хороший пример метода Троцкого в записях комиссии Дьюи:

«Лафоллетт: Есть еще один вопрос, который я хотел бы задать: я хочу спросить, как вы относитесь к идее, что революционный террор почти обязательно должен привести к термидорианскому террору?

«Троцкий: В такой общей форме я не могу с этим согласиться и не могу этого отрицать. Террор в революции есть признак, симптом слабости, а не силы.

«Лафоллетт: Слабости?

«Троцкий: Слабости — такими ужасными средствами. Революция со слабой опорой больше прибегает к террору, чем более сильная революция. В революции со слабой опорой вы подвергаетесь большей опасности контрреволюции». («Дело Льва Троцкого»).

На этом вопрос отнюдь не заканчивается. Троцкий неоднократно возвращался к этому вопросу. Самое близкое знакомство с его трудами показывает, что подход Троцкого к вопросу о революционном насилии был точно таким же, как и наш собственный. Вот что Троцкий говорит по этому поводу в небольшой брошюре «Если Америка станет коммунистической», где мы читаем следующее:

«На самом деле американские Советы будут также отличаться от русских Советов, как Соединенные Штаты времен президента Рузвельта отличаются от Российской империи времён царя Николая II. Однако коммунизм может прийти в Америку только через революцию, так же как пришли в Америку независимость и демократия. Американский темперамент — энергичный и жестокий, и он будет настаивать на многочисленных бунтах, прежде чем коммунизм будет прочно установлен. Американцы — энтузиасты и спортсмены, а не специалисты и государственные деятели, и было бы противоречием американской традиции проводить серьезные изменения, не выбирая стороны и не разбивая головы.

«Однако американская коммунистическая революция будет незначительной по сравнению с большевистской революцией в России, с точки зрения вашего национального богатства и населения, независимо от того, насколько велики ее сравнительные затраты. Потому, что гражданская война революционного характера не ведется горсткой людей из верхушки — 5 или 10 процентов, которые владеют девятью десятыми американского богатства; эта горстка может набрать свои контрреволюционные армии из среднего класса. Но даже в этом случае революция могла бы привлечь их под свое знамя, показав, что только поддержка Советов открывает перед ними перспективы спасения.

«Все, кто ниже этой группы, уже экономически подготовлены к коммунизму. Депрессия разорила ваш рабочий класс и нанесла сокрушительный удар по фермерам, которые и так уже пострадали от долгого сельскохозяйственного спада послевоенного десятилетия. Нет причин, почему эти группы должны оказывать решительное сопротивление революции; им нечего терять при условии, конечно, что революционные лидеры будут проводить по отношению к ним дальновидную и умеренную политику.

«Кто еще будет бороться против коммунизма? Ваша гвардия миллиардеров и мультимиллионеров? Ваши Меллоны, Морганы, Форды и Рокфеллеры? Они прекратят борьбу, как только не найдут других людей, которые будут бороться за них».

«Американское советское правительство прочно завладеет командными высотами вашей деловой системы: банками, ключевыми отраслями промышленности, транспортными и коммуникационными системами. Затем оно даст фермерам, мелким торговцам и бизнесменам достаточно времени, чтобы все обдумать и посмотреть, насколько хорошо работает национализированная часть промышленности». (Троцкий, «Если Америка станет коммунистической, Сочинения 1934-35»,).

Что означают эти строки? Ни на минуту не отрицая необходимости революционной борьбы за власть (как может любой марксист в ней усомниться?). Троцкий говорит американскому рабочему очевидную истину, что при подавляюще благоприятном классовом соотношении сил, при наличии серьезного марксистского руководства с правильным отношением к мелким фермерам и мелкой буржуазии, крупные капиталисты окажутся изолированными, парализованными, подвешенными в воздухе. Именно это произошло во Франции в 1968 году, даже без марксистского руководства, хотя революция была предана сталинистами, как мы увидим.

Троцкизм против сектантства

Война и революция являются фундаментальными испытаниями для любой революционной тенденции и, прежде всего, для ее руководства. Мы твердо опираемся на политику и методы Ленина и Троцкого. Подход нашей тенденции по всем фундаментальным вопросам не менялся на протяжении последних 50 лет, был проверен на практике и показал свою правильность.

Мы гордимся тем, что являемся продолжателями идей, методов и традиций Маркса, Энгельса, Ленина и, прежде всего, Льва Троцкого, в трудах которого (особенно в его последних работах) мы имеем дистиллированную суть марксистского метода в применении к конкретным условиям современной эпохи. Просто сравните богатый, творческий, диалектический подход Троцкого, скажем, к военной политике пролетариата во Второй мировой войне с заумными схемами сект, которые воображают себя великими революционерами, потому что они способны процитировать несколько строк из Ленина, которые они не поняли.

У нашей тенденции в прошлом было много опыта в подобных вещах. Во время Второй мировой войны Рабочая международная лига (РМЛ) в Великобритании защищала пролетарскую военную политику Троцкого против Революционной социалистической лиги (РСЛ), которая якобы отстаивала ленинскую политику «революционного пораженчества». РСЛ обвинила нас в «очень серьезном отходе» от точки зрения Ленина и Троцкого, в том, что мы не повторяли слово в слово аргументы Ленина в 1914-15 годах, не понимая, что ситуация была совершенно иной.

На практике РМЛ выступала за революционное пораженчество, но переведенное на язык, который рабочие могли понять и соотнести с контекстом. Повторять, как попугай, лозунги «главный враг — в своей стране» и «превратить империалистическую войну в гражданскую» в то время, когда Гитлер бесчинствовал, физически уничтожая рабочие организации в Европе, было бы полным безумием. На самом деле, РСЛ никогда не пропагандировала эти «рррреволюционные» идеи ни в рабочих организациях, ни где-либо еще, кроме как у себя на кухнях! Если бы они попытались это сделать, то получили бы довольно холодный прием.

Только в одном случае один особенно тупой представитель этой группы действительно защищал свою позицию в лейбористской партии. Он фактически выдвинул резолюцию в своем местном отделении, заявив, что «победа Германии была меньшим злом», а потом удивлялся, почему его исключили! Как всегда, подобный терминологический радикализм предназначен исключительно для внутреннего потребления. Небольшим ультралевым группам, изолированным от класса, не с кем говорить, кроме как с самими собой. Поскольку их никто не слушает, они могут говорить все, что им заблагорассудится, независимо от того, насколько это странно. Как типичные сектанты, РСЛ всю войну спорили друг с другом во внутренних бюллетенях. Это была их единственная деятельность. С другой стороны, политика и методы нашей тенденции получили значительный отклик среди рабочих, не только на заводах и в профсоюзах, но и в вооруженных силах.

Во время войны РМЛ вела весьма успешную работу в армии, на флоте и в ВВС. Вопреки ожиданиям Троцкого, британский правящий класс был вынужден разрешить демократические права, чтобы заручиться поддержкой рабочих в якобы «войне против фашизма». Даже в вооруженных силах существовала удивительная свобода для революционной работы (в рамках военной дисциплины, которую наши товарищи, следуя советам Троцкого, всегда неукоснительно соблюдали). Один из наших товарищей был избран президентом «парламента сил» в Египте, выступая с программой Четвертого Интернационала. Другого товарища офицер, отвечающий за политическое образование, попросил читать лекции по политике в войсках, так как он, казалось, знал о ней больше, и использовал свое положение для выдвижения троцкистских идей. Другой товарищ, получивший звание офицера в ВВС, настолько преуспел в агитации летчиков, что получил почетное увольнение из RAF и провел остаток войны в попытках вернуться обратно.

Эта работа в вооруженных силах была возможна только на основе нашей правильной политики и методов. Ни на какой другой основе она не могла быть успешной. Пронзительная ультралевизна РСЛ, основанная на нескольких цитатах из Ленина, вырванных из контекста и неправильно понятых, полностью парализовал их и обрек на бессилие. Эта «ррррреволюционная» чепуха не могла дойти до ушей рабочих. Их сочли бы сумасшедшими или предателями. Например, когда Пьеру Франку пришла в голову блестящая идея распространить в Британии после падения Франции в 1940 году листовку с призывом к рабочим «захватить фабрики», британские рабочие на самом деле добровольно работали по 18 часов в день, чтобы помочь тому, что они считали «войной против Гитлера». Здесь мы видим ту же бессмыслицу, тот же бесплодный формализм, который пытается наложить готовую схему на реальность без учета времени и места. Это в корне неверный метод, метод абстрактной политики, который не имеет ничего общего с методом и подходом, выработанным Троцким и продолженным нашей тенденцией.

Какую позицию отстаивала РМЛ? Мы говорили британским рабочим: «Мы согласны с тем, что Гитлер — наш враг. Мы не пацифисты. Мы выступаем за победу над нацистами. Но мы не можем доверить эту задачу Черчиллю и правящему классу, которые поддержали Гитлера и аплодировали уничтожению немецкого рабочего движения. Единственная сила, которая может победить нацистов, — это рабочий класс. Поэтому мы требуем, чтобы Лейбористская партия вышла из коалиции, взяла власть в свои руки и преобразовала общество. Тогда мы сможем вести революционную войну против Гитлера».

Наряду с этой программой мы выдвинули переходные требования в соответствии с пролетарской военной программой Троцкого, такие как создание военных школ для подготовки рабочих офицеров и контроль над военной подготовкой со стороны профсоюзов. Это должно было наполнить конкретным содержанием лозунг «вооружить рабочих». Пока сектанты РСЛ произносили друг перед другом революционные речи (на кухне), РМЛ вела подлинно революционную работу на заводах, в профкомах и профсоюзных отделениях. Сочетая непримиримую твердость в принципах с необходимой гибкостью в тактике, мы смогли получить благоприятный отклик в рабочем движении — в том числе и в Коммунистической партии. На этой основе мы построили одну из самых успешных организаций в истории международного троцкизма — Революционную коммунистическую партию, в то время как РСЛ загнулась и исчезла.

Правильность нашего подхода к войне и военной политике была признана правящим классом. В первый же день войны все отделения РМЛ подверглись полицейской облаве. Они видели опасность, исходящую от нашей политики и тактики, в то время как к РСЛ они относились как к чему-то несущественному, чем она, несомненно, и была. В чем же заключалась ошибка РСЛ? В занятии абстрактной позиции по отношению к ленинской политике войны и революции. В попытке применить определенные лозунги и идеи без учета реальной ситуации в обществе, рабочего движения и сознания рабочего класса. Это плохая замена реальной политике.

Сталинисты совершали всевозможные ошибки, как ультралевого, так и оппортунистического характера. Но даже они никогда не доходили до такого безумия. Такие элементарные ошибки были бы невозможны для любой тенденции, которая действительно укоренена в классе. В этом и заключается суть проблемы.

Как не надо ставить вопрос

Как мы ставим вопрос? Не повторяя революционные фразы о гражданской войне, а объясняя основы марксизма, и, прежде всего, борясь за победу масс.

Рост власти пролетариата, который сегодня составляет решающее большинство в основных индустриальных странах, несомненно, создает благоприятные объективные условия для социалистического преобразования общества. Как мы уже неоднократно объясняли, развитие производительных сил и исчезновение крестьянства в период после Второй мировой войны чрезвычайно укрепило рабочий класс. Проблема в том, что класс не осознает этого факта, и лидеры реформистов прилагают все усилия, чтобы убедить рабочих, что они слабы, а буржуа и его государство сильны. Часть уловки состоит в том, чтобы запугать рабочих идеей, что революция неизбежно означает насилие, гражданскую войну, улицы, залитые кровью и так далее.

Любопытно, что ультралевые секты постоянно твердят одну и ту же тему, не понимая, что попадают в ловушку, подготовленную буржуа и их реформистскими союзниками. Некоторое время назад товарищ Тед Грант давал интервью на британском телевидении, примерно в то время, когда его исключили из Лейбористской партии. Неудивительно, что один из заданных вопросов звучал так: «Вы выступаете за насилие?», на что Тед ответил: «Вы выступаете за чуму? Конечно, я не сторонник насилия. Мы выступаем за избрание лейбористского правительства, которое должно принять закон о национализации банков и крупных монополий». Естественно, интервьюер был бы в восторге, если бы вместо этого ответа он получил пафосную речь о необходимости разгрома государства, неизбежности гражданской войны и т.д.

Весь вопрос в том, как поставить вопрос о власти таким образом, чтобы завоевать и мобилизовать массы для наступления на капитал. Этого можно достичь, только связав повседневную борьбу рабочих («экономические требования») с идеей экспроприации банков и крупных монополий. Это можно сделать только переходным путем, а не абстрактными рассуждениями о необходимости насильственного свержения государства военным путем. Давайте посмотрим, как Троцкий ставил вопрос.

В «Переходной программе», которая представляет собой подведение итогов марксистской позиции относительно того, как осуществить социалистическое преобразование общества, Троцкий объясняет точную взаимосвязь между «экономическими» требованиями и свержением буржуазии. Его отношение к этому четко проявляется в дискуссиях о переходной программе, которые, кстати, были внутренними дискуссиями, предназначенными именно для обучения и развития ведущих кадров троцкистского движения:

«Троцкий: Лозунг «экспроприация» в программе не исключает компенсации. В этом смысле мы часто противопоставляем экспроприацию конфискации. Конфискация исключает компенсацию, а экспроприация может включать компенсацию. Каков размер компенсации — это другой вопрос. Например, во время агитации нас могут спросить: что вы теперь будете делать, превращать владельцев и носителей власти в бомжей? Нет, мы дадим им достойную компенсацию, необходимую для жизни, в той мере, в какой они не могут работать, то есть старшему поколению. Не надо подражать русским. Они пострадали от интервенции многих капиталистических стран; это лишило их возможности давать компенсации. Мы — богатый народ в Соединенных Штатах, и когда мы придем к власти, мы дадим компенсацию старшему поколению. В этом смысле было бы невыгодно провозглашать конфискацию без какой-либо компенсации. Лучше использовать экспроприацию, чем конфискацию, потому что экспроприация может быть равна конфискации, но может включать и некоторую компенсацию».

«Мы должны показать, что мы не мстительный народ. В Соединенных Штатах очень важно показать, что речь идет о материальных возможностях, но мы не будем лично уничтожать класс капиталистов.» (Троцкий, «Переходная программа»)

Для сектантского ума кажется недопустимым «в принципе», чтобы революционная тенденция могла предположить возможность выплаты какой-либо компенсации буржуазии, точно так же, как якобы исключается возможность захвата власти рабочими без «неизбежной гражданской войны». В этом и заключается разница между подлинным марксизмом и простым формализмом. По сути, Троцкий повторяет тот же метод, который применяли Маркс и Энгельс, когда говорили, что при определенных условиях пролетариат может рассмотреть возможность предложить капиталистам «выкуп» при условии, что они передадут фабрики мирно, без сопротивления.

Разумеется, ни Троцкий, ни они не питали иллюзий, что буржуазия не будет бороться всеми доступными ей средствами, чтобы удержать свою власть и богатство. Но это зависит именно от того, какие средства окажутся в их распоряжении в решающий момент. А это, в свою очередь, во многом зависит от способности революционной партии сочетать абсолютную твердость в принципах с абсолютной гибкостью и умом в области тактики.

Май 1968 года

Реальные живые примеры революции являются проверкой любой теории. Таким историческим примером стал май 1968 года. Эти события показали, что поражение рабочего класса произошло не из-за такой вещи, как «сильное государство», а из-за неумелости реформистских и сталинистских лидеров, которые не были готовы мобилизовать всю силу рабочего класса.

Французские события 1968 года представляли собой величайшую всеобщую революционную забастовку в истории. Хотя в профсоюзах было организовано всего около 3 миллионов рабочих, десять миллионов забастовали и заняли фабрики. Студенты, учителя, квалифицированные специалисты, крестьяне, ученые, футболисты, даже девушки из «Фолли Бержер» были вовлечены в борьбу. Красный флаг развевался над заводами, школами, университетами, биржами труда, даже над астрономическими обсерваториями. Власть действительно была в руках рабочего класса. Правительство было бессильно, подвешенное в воздухе восстанием. Сильное государство» де Голля было парализовано. Это могучее движение произошло на пике послевоенного экономического подъема капитализма.

Французские события 1968 года не только не были предусмотрены никем, кроме нашей тенденции, они застали врасплох все остальные тенденции, потому что, за исключением нас, все они списали европейский рабочий класс со счетов. Давайте начнем с буржуа. Предвидели ли они движение во Франции?

В мае 1968 года журнал The Economist опубликовал специальное приложение о Франции, написанное Норманом Макреем в честь десяти лет правления голлистов. В этом приложении Макрей воспевал успехи французского капитализма, указывая, что уровень жизни французов выше, чем у британцев, они едят больше мяса, имеют больше автомобилей и так далее. И он упомянул «большое национальное преимущество» Франции перед ее соседом через Ла-Манш: ее профсоюзы были «жалко слабы». Не успели высохнуть чернила на статье Макрея, как французский рабочий класс поразил мир социальным восстанием, не имеющим аналогов в современности.

Дело в том, что майские события не были предусмотрены стратегами капитала ни во Франции, ни где-либо еще. Еще меньше их предвидели сталинистские и реформистские лидеры, которые приложили все усилия, чтобы сорвать движение, как только оно началось, но не сыграли никакой роли в его подготовке или организации.

Еще хуже обстояли дела, когда речь шла о 57 разновидностях псевдомарксистских сект, которыми так плодовита была Франция — и это ей дорого обошлось. Эти интеллектуальные дамы и господа (большинство из которых, кстати, потратили десятилетия на споры о «вооруженной борьбе», восстании и прочем) не только не предвидели никакого движения французских рабочих. Они прямо отрицали любую такую возможность. Возьмем одного из их ведущих «теоретиков», Андре Горца. Этот человек писал в статье, увидевшей свет в разгар восстания, что «в обозримом будущем не будет такого драматического кризиса европейского капитализма, который мог бы подтолкнуть массы рабочих к революционным всеобщим забастовкам или вооруженным восстаниям в защиту своих жизненных интересов». (А. Горц, Реформа и революция, в журнале The Socialist Register 1968. Наше выделение).

Горц не был одинок в своей оценке ситуации. Эрнест Мандель выступил на собрании в Лондоне всего за месяц до этих великих событий. В ходе своей лекции он говорил обо всем на свете, но ни словом не обмолвился о положении французского рабочего класса. Когда на это противоречие ему указал один из наших товарищей с места, он ответил, что в ближайшие двадцать лет никакого движения французских рабочих не будет.

Во время майских событий университет, конечно же, был оккупирован студентами. В центральном дворе было много киосков, на которых можно было увидеть газеты всевозможных левых групп. Все они в то время были ежемесячниками и не успевали выпустить новый номер после начала забастовки. Все они без исключения посвятили первые полосы Вьетнаму, Боливии, Кубе, Че Геваре, Мао Цзэдуну — в общем, всему и всем, кроме французского рабочего класса!

Они не ожидали такого поворота событий, потому что они, по сути, списали рабочий класс в развитых капиталистических странах как «коррумпированный» и «обуржуазившийся».

Кстати, многие из них нашли удобное убежище в бесконечных дискуссиях о «вооруженной борьбе» в парижских кафе, что избавило их от необходимости искать контакты с реальным миром и проблемами французских рабочих, которые, если бы они это сделали, предоставили бы им более чем достаточно информации, чтобы предупредить их о надвигающемся социальном взрыве.

К сожалению, во Франции у нас не было группы, которая могла бы эффективно вмешаться в эти события. Главный урок 1968 года заключается в том, что, как только рабочие выйдут на улицы, для нас будет слишком поздно. Вы не можете на ходу создать революционную организацию. Она должна быть создана заранее.

1968 год был революцией

Речь идет не только об исчезновении крестьянства. Развитие промышленности означает, что сам пролетариат стал намного сильнее, чем в 1930-е годы, не говоря уже о временах Парижской коммуны, когда практически все рабочие были заняты в небольших мастерских. Даже в 1931 году почти две трети всех промышленных предприятий во Франции вообще не имели наемных рабочих, а еще треть из них насчитывала менее десяти человек. Только на 0,5% промышленных предприятий работало более ста человек. Фундаментальные изменения проявились в 1968 году в основном на примере таких заводов-гигантов, как завод «Рено» в Флине, с общим числом работников 10 500 человек, из которых 1 000 участвовали в пикетах и не менее 5 000 посещали ежедневные забастовочные собрания только на этом заводе.

В 1936 году, когда соотношение классовых сил было куда менее благоприятным, в ситуации, которая была мягко говоря, хуже, Троцкий сказал, что КП могла бы взять власть, не встретив никакого эффективного сопротивления:

«Если бы партия Леона Блюма была действительно социалистической, она могла бы, опираясь на всеобщую забастовку, свергнуть буржуазию в июне, почти без гражданской войны, с минимумом беспорядков и жертв. Но партия Блюма — это буржуазная партия, младший брат гнилого радикализма». (Лев Троцкий, «О Франции», ).

Соотношение сил в 1968 году было гораздо более благоприятным. Мирная трансформация была возможна, если бы лидеры КП действовали так, как должны действовать марксисты. Это необходимо подчеркнуть. Но, в равной степени, из-за предательства сталинистов, отказавшихся взять власть при самых благоприятных обстоятельствах, французским рабочим, возможно, придется заплатить гражданской войной в будущем.

Майские события были не просто всеобщей забастовкой. Это была революция, которую предали сталинисты. Тот, кто этого не понимает, не понимает ничего. В борьбу были вовлечены все слои пролетариата. Колоссальный размах движения, его сила и мощь были в лучших революционных традициях французского рабочего класса. И это было достигнуто без какого-либо руководства со стороны верхушки КП и СП.

Что такое революция? Троцкий объясняет, что революция — это ситуация, когда масса обычно апатичных мужчин и женщин начинает активно участвовать в жизни общества, когда они осознают свою силу и начинают брать свою судьбу в свои руки. Именно это и есть революция. Именно это и произошло в колоссальном масштабе во Франции в 1968 году.

Классовый баланс сил был выражен здесь не как абстрактный потенциал или статистика, а как реальная сила на улицах и на заводах. Французские рабочие напрягли свои мускулы и осознали, что в их руках находится огромная сила. Некоторое представление об этом дает следующее описание могучей миллионной демонстрации, которая прошла по улицам Парижа 13 мая:

«Они бесконечно проходили мимо. Были целые секции больничного персонала в белых халатах, некоторые несли плакаты с надписью «Où sont les disparus des hôpitaux? («Где пропавшие раненые?»). Казалось, были люди с каждого завода, каждого крупного предприятия. Были многочисленные группы железнодорожников, почтальонов, печатников, работников метрополитена, металлистов, работников аэропорта, продавцов с рынка, электриков, юристов, швей, банковских служащих, строителей, стекольщиков, химиков, официантов, муниципальных служащих, маляров и декораторов, газовиков, продавщиц, страховых клерков, уборщиков дорог, операторов киностудий, водителей автобусов, учителей, рабочих новых пластиковых производств, ряд за рядом, ряд за рядом, плоть и кровь современного капиталистического общества, бесконечная масса, сила, которая может смести все перед собой, если только решит это сделать. » (Цитируется в «Революционных репетициях».)

Вступив в борьбу, рабочие начали предпринимать инициативы, выходящие далеко за рамки обычной забастовки. Печатники и журналисты ввели своего рода рабочий контроль над прессой. Буржуазные газеты должны были представлять свои редакционные статьи на проверку и публиковать декларации рабочих комитетов. План де Голля провести референдум был сорван действиями рабочих. Генерал не смог даже напечатать бюллетени для референдума из-за забастовки французских типографских рабочих и отказа их бельгийских коллег работать. Классовый баланс сил не является чисто вопросом относительной численной силы рабочего класса по сравнению с крестьянством и средним классом в целом. Как только пролетариат вступает в решительную борьбу, показывая себя мощной силой в обществе, он быстро привлекает на свою сторону эксплуатируемую массу крестьян и мелких лавочников, раздавленных банками и монополиями. Это стало очевидным в 1968 году, когда крестьяне установили блокпосты вокруг Нанта и раздавали забастовщикам бесплатную еду.

Рабочие взяли под контроль поставки бензина в Нанте, отказывая во въезде всем бензовозам, не имеющим разрешения от забастовочного комитета. У единственной действующей бензоколонки в городе был выставлен пост, который следил за тем, чтобы бензин выдавался только врачам. Были установлены контакты с крестьянскими организациями в близлежащих районах, организованы поставки продовольствия, цены на которое устанавливали рабочие и крестьяне. Чтобы предотвратить наживу, магазины должны были вывешивать в витринах наклейки с надписью: «Этот магазин разрешено открывать. Цены в нем находятся под постоянным контролем профсоюзов». Наклейка была подписана CGT, CFDT и FO. Литр молока продавался за 50 сантимов против обычных 80. Цена за килограмм картофеля была снижена с 70 сантимов до 12. Килограмм моркови — с 80 до 50 и так далее.

Поскольку школы были закрыты, учителя и студенты организовали для детей забастовщиков ясли, игровые группы, бесплатные обеды и мероприятия. Были созданы комитеты жен забастовщиков, которые играли ведущую роль в организации поставок продовольствия. Не только студенты, но и профессиональные слои были заражены болезнью революции. Астрономы заняли обсерваторию. В центре ядерных исследований в Сакле, где большинство из 10 000 сотрудников были исследователями, техниками, инженерами или дипломированными учеными, произошла забастовка. Это затронуло даже церковь. В Латинском квартале молодые католики заняли церковь и потребовали проведения дебатов вместо мессы.

Миф о «сильном государстве»

Планы французского правительства на случай непредвиденных обстоятельств были похожи на планы всех правящих классов в истории, когда они сталкивались с революцией. Правительство царя Николая «Кровавого» не испытывало недостатка в своих военных планах на случай непредвиденных обстоятельств до февраля 1917 года. Но удастся ли воплотить эти планы в жизнь — это уже совсем другой вопрос, как выяснил Николай, к своему стыду. Простое повторение постфактум, что «у правительства были планы на случай непредвиденных обстоятельств», не говорит нам ни о чем. Было бы удивительно, если бы таких планов не существовало, и не только во Франции! Решающее значение в революции имеют не планы режима, а реальное соотношение сил в обществе. Кстати, де Голль, который был довольно проницательным буржуа, он полностью осознавал реальную ситуацию (хотя, как мы увидим, вначале он ее недооценил и в результате совершил очень серьезную ошибку. Как и все остальные, он тоже не ожидал движения французских рабочих).

Дело в том, что движение застало правящий класс и правительство врасплох. Они были напуганы движением студентов, как признает в своих мемуарах тогдашний премьер-министр Помпиду:

«Некоторые люди … думали, что, вновь открыв Сорбонну и освободив студентов, я проявил слабость и вновь дал почву для агитации. Я бы просто ответил так: предположим, что в понедельник 13 мая Сорбонна оставалась закрытой под охраной полиции. Кто может себе представить, что толпа, хлынувшая к Денферт-Рошеро, не смогла бы ворваться внутрь, неся перед собой все, как река в половодье? Я предпочел бы отдать Сорбонну студентам, чем видеть, как они берут ее силой». (G. Pompidou, Pour Rétablir une Vérité, pp. 184-5.)

В другом месте он добавляет:

«Кризис был бесконечно серьезнее и глубже; режим устоит или будет свергнут, но его не спасет простая перестановка кабинетов. Речь шла не о моем положении. Это был генерал де Голль, Пятая республика и, в значительной степени, само республиканское правление». (там же, p. 197.)

Что имел в виду Помпиду, когда говорил, что «само республиканское правление» находится в опасности? Он имел в виду, что само капиталистическое государство находится под угрозой свержения. И в этом он был совершенно прав. После того, как Помпиду попытался разрядить кризис, вновь открыв Сорбонну, движение лишь получило новый импульс, выйдя на 250-тысячную демонстрацию. Испугавшись, что студенты объединятся с рабочими и пойдут на штурм Елисейского дворца, президентский дворец был эвакуирован.

Правда, на первом этапе де Голль возлагал надежды на сталинских лидеров, чтобы спасти ситуацию. Он сказал своему военно-морскому помощнику Франсуа Флохику: «Не волнуйся, Флохик, коммунисты наведут порядок». (Philippe Alexandre, L’Elysée en péril, p. 299.) Что доказывают эти слова? Ни больше, ни меньше, чем тот факт, который мы всегда подтверждали: капиталистическая система не может существовать без поддержки реформистских (и сталинистских) рабочих лидеров. Эта поддержка стоит для них гораздо больше, чем любое количество танков и полицейских. Де Голль, как умный буржуа, прекрасно это понимал. Однако суть революции в том, что массы начинают активно участвовать в событиях, начинают брать дело в свои руки. Уверенность генерала продержалась недолго. Он был вынужден прервать свою президентскую поездку в Румынию из-за стремительно ухудшающейся ситуации в Париже. Его биограф Чарльз Уильямс наглядно описывает душевное состояние де Голля накануне его обращения к нации 24 мая:

«Нет сомнений, что после ликования в Румынии генерал был сильно потрясен тем, что он обнаружил по возвращении во Францию. В течение последующих трех дней он показался по крайней мере одному посетителю, который давно его не видел, старым и нерешительным, его сутулость была подчеркнута. Казалось, что все это становится слишком тяжелым для него.

«Трансляция 24 мая, когда она состоялась, была полным провалом. Генерал выглядел и звучал неуверенно и испуганно. Правда, он объявил о референдуме по вопросу «участия», но было неясно, каковы будут точные условия вопроса, и тем, кто его слышал, показалось, что это подозрительно похоже на устройство. Он сказал, что обязанность государства — обеспечивать общественный порядок, но его голос лишился прежнего резонанса, а фразы, хотя и произносились все тем же торжественным тоном, почему-то больше не несли в себе убежденности. Он выглядел как старик, усталый и израненный. Он и сам это знал. «Я промахнулся мимо цели», — сказал он в тот вечер. Лучшее, что мог сказать Помпиду: «Могло быть и хуже»». (К. Уильямс, “Последний великий француз. Жизнь генерала де Голля”, наше выделение).

«Но настроение де Голля утром 25-го числа изменилось к худшему. Он был, по словам одного из его министров, «поникший и постаревший». Он все время повторял: «Это беспорядок». Другой министр нашел старика, который «не чувствовал будущего». Генерал послал за своим сыном Филиппом, который назвалотца «усталым» и отметил, что тот почти не спал. Филипп предположил, что его отец может направиться в атлантический порт Брест — тень 1940 года — , но ему ответили, что он не сдастся.

«С 25 по 28 мая де Голль пребывал в состоянии глубокого уныния. Переговоры Помпиду с профсоюзами были фарсом. Он просто дал им все, что они просили: радикальное повышение заработной платы и социальных пособий, а также увеличение минимальной заработной платы на 35%. Единственная загвоздка заключалась в том, что даже после подписания соглашения CGT настаивал на том, что оно должно быть ратифицировано его членами. Жорж Сеги, лидер CGT, поспешил в парижский пригород Билланкур, где бастовали 12 000 рабочих Renault. Когда им было предложено соглашение, они унизили Сеги, наотрез отказавшись от него. Гренельские соглашения, как их называли, оказались мертворожденными.

«Совет министров собрался в 15 часов 27 мая, вскоре после того, как рабочие «Рено» отвергли Гренельские соглашения. Генерал председательствовал, но было заметно, что его сердце и мысли были где-то в другом месте. Он смотрел на своих министров, не видя их, его руки лежали на столе перед ним, его плечи были сгорблены, казалось, он был «абсолютно равнодушен» к тому, что происходило вокруг него. Шла дискуссия о референдуме; генерал, очевидно, слышал лишь отдельные фрагменты». (там же, стр. 464-5, наше выделение).

Эти выдержки из сочувственной биографии рисуют яркую картину полной дезориентации, паники и деморализации. Де Голль, тот самый человек, который, по словам посла США, возлагал надежды на коммунистов, которые»наведут  порядок», теперь сказал ему, что «игра окончена. Через несколько дней коммунисты будут у власти». Почему? Да просто потому, что де Голль видел размах революционного движения и не верил, что они смогут удержаться, даже с помощью сталинских лидеров.

Противоречие

Здесь есть самоочевидное противоречие. С одной стороны, де Голль в высшей степени уверен в том, что лидеры КП будут держать массы под контролем. В следующую минуту его охватывает «ужасающая мысль», что лидеры КП будут «приведены к власти вопреки самим себе».

Очевидно, что проблема существует, и серьезная! Бесчисленные свидетели не только утверждают, что де Голль был полностью подавлен и деморализован, но и, по крайней мере, в двух случаях он подумывал о бегстве из страны. Его собственный сын убеждал его бежать через Брест, а другие источники утверждают, что он рассматривал возможность остаться в Западной Германии, куда он ездил навестить генерала Массу. Де Голль был умным и расчетливым политиком, который никогда не действовал импульсивно и редко терял самообладание. Если он сказал послу США, что «игра проиграна, и через несколько дней коммунисты будут у власти», то это потому, что он в это верил. И не он один, а большинство правящего класса.

Французский правящий класс по-прежнему располагал грозной машиной репрессий. Насколько грозной? Давайте посмотрим. Во Франции и Западной Германии находилось около 144 000 полицейских (вооруженных) различных категорий, включая 13 500 печально известных спецназовцев CRS, и около 261 000 солдат. Если подходить к вопросу с чисто количественной точки зрения, то придется исключить не только мирные преобразования, но и возможность революции вообще, а не только во Франции в 1968 году. С этой точки зрения ни одна революция не могла бы увенчаться успехом за всю историю человечества. Но вопрос не может быть поставлен таким образом.

В каждой революции раздаются голоса, которые пытаются запугать угнетенный класс призраком насилия, кровопролития и «неизбежности гражданской войны». Каменев и Зиновьев говорили точно так же накануне Октябрьского восстания:

«Противники восстания в рядах самой большевистской партии находили все же достаточно оснований для пессимистических выводов. Зиновьев и Каменев предостерегали против недооценки сил противника. «Решает Петроград, а в Петрограде у врагов… значительные силы: 5 тысяч юнкеров, прекрасно вооруженных и умеющих драться, затем штаб, затем ударники, затем казаки, затем значительная часть гарнизона, затем очень значительная артиллерия, расположенная веером вокруг Питера. Затем противники с помощью ЦИКа почти наверняка попробуют привести войска с фронта…».

И Троцкий отвечает на возражения Каменева и Зиновьева следующим образом:

«Перечень звучит внушительно, но это только перечень. Если в целом армия есть сколок общества, то при открытом расколе его обе армии являются сколками борющихся лагерей. Армия имущих несла в себе червоточину изолированности и распада». (Троцкий, “Искусство восстания”)

Согласно знаменитому афоризму Мао, «винтовка рождает власть». Но оружие должно быть в руках солдат, а солдаты не живут в вакууме, а находятся под влиянием настроений масс. В любом обществе полиция более отсталая структура, чем армия. Однако во Франции полиция, цитируя заголовок The Times (31 мая), «кипит от недовольства».

«Они кипят от недовольства по поводу обращения с ними правительства, — говорится в статье, — а отделение, занимающееся разведкой студенческой активности, намеренно лишает правительство информации о студенческих лидерах в поддержку требования о возмещении расходов».

«…Полиция также не впечатлена поведением правительства после начала беспорядков. Они боятся потерять нашу поддержку», — сказал один человек.

«Такое недовольство является одной из причин очевидной бездеятельности парижской полиции в последние несколько дней. На прошлой неделе сотрудники нескольких местных участков отказались выходить на дежурство на перекрестках и площадях столицы». (The Times, 31/5/1968, наше выделение).

13 мая профсоюзный орган полиции, представляющий 80 процентов полицейского персонала, опубликовал заявление о том, что он

«…рассматривает заявление премьер-министра как признание того, что студенты были правы, и как полное отрицание действий полиции, которые правительство само приказало предпринять. В этих обстоятельствах удивляет, что не был предпринят эффективный диалог со студентами до того, как произошли эти прискорбные столкновения». (Le Monde, 15 мая 1968 года).

Если бы так обстояло дело с полицией, то влияние революции на рядовой состав армии было бы еще более значительным. Как бы то ни было, несмотря на отсутствие информации, поступали сообщения о брожении в вооруженных силах и даже о мятеже на флоте. Авианосец «Клемансо», который должен был отправиться в Тихий океан для проведения ядерных испытаний, внезапно повернул назад и вернулся в Тулон без объяснения причин. Поступили сообщения о мятеже на борту, а несколько моряков, как говорят, «потерялись в море». (Le Canard Enchainé, 19 июня, более полный отчет был опубликован в Action 14 июня, но он был конфискован властями).

Листовка, опубликованная военнослужащими RIMECA (механизированного пехотного полка), расквартированного в Мутциге под Страсбургом, свидетельствует о том, что на настроения масс уже влияли части армии. В нем был следующий раздел:

«Как и все призывники, мы заключены в казармы. Нас готовят к вмешательству в качестве репрессивных сил. Рабочие и молодежь должны знать, что солдаты контингента НИКОГДА не будут стрелять в рабочих. Мы, Комитеты действия, любой ценой выступаем против окружения заводов солдатами.

«Завтра или послезавтра мы должны окружить оружейный завод, который хотят занять триста работающих там рабочих. МЫ БУДЕМ БРАТАТЬСЯ.

«Солдаты контингента, создавайте свои комитеты!» (”Революционные репетиции”)

Выпуск такой листовки был, очевидно, исключительным примером проявления наиболее революционных элементов среди призывников. Но можно ли сомневаться, что в разгар революции такого масштаба рядовой состав армии быстро «заразился» бы бациллой восстания? Стратеги международного капитала в этом не сомневались. Не сомневались в этом и их французские коллеги. В состоянии паники, о чем мы уже достаточно подробно рассказали, де Голль внезапно исчез.

Оказывается, де Голль отправился в Германию, чтобы посоветоваться с генералом Массу. Не требуется большого воображения, чтобы понять, о чем он его спрашивал. «Можем ли мы положиться на армию?». Ответ на этот вопрос по понятным причинам не содержится ни в одном из письменных источников. Газета «Таймс» отправила своего корреспондента в Германию, чтобы взять интервью у французских солдат, подавляющее большинство из которых были детьми рабочего класса — призывниками. Один из опрошенных «Таймс» ответил на вопрос, будет ли он стрелять в рабочих, следующим образом: «Никогда! Я думаю, что их методы могут быть немного грубыми, но я сам сын рабочего».

В своей редакционной статье «Таймс» задала ключевой вопрос: «Может ли де Голль использовать армию?» и сама же ответила на свой вопрос, сказав, что, возможно, он сможет использовать ее один раз. Другими словами, одного кровавого столкновения будет достаточно, чтобы разбить армию по частям. Такова была оценка самых твердолобых стратегов международного капитала того времени. Нет причин сомневаться в их словах по этому поводу.

Кто спас де Голля?

Ситуацию для французского капитализма спасла вовсе не армия или полиция (которые были настолько деморализованы, что даже реакционная разведка, как мы видели, отказывалась сотрудничать с правительством против студентов). Это было чудовищное предательство сталинистов и профсоюзных лидеров. Этот вывод не только наш, но и находит поддержку в самом маловероятном источнике. В статье о мае 1968 года в Британской энциклопедии мы читаем следующее:

«Де Голль казался неспособным справиться с кризисом или даже понять его природу. Однако лидеры коммунистов и профсоюзов предоставили ему передышку; они выступали против дальнейших потрясений, очевидно, опасаясь потери своих сторонников в пользу своих наиболее экстремистских и анархистских соперников».

Какое главное оружие использовали сталинисты, чтобы убедить рабочих не пытаться взять власть? Что государство сильное, что будет насилие и гражданская война. Пусть они говорят сами за себя. По словам Вальдека-Роше, генерального секретаря партии:

«В действительности выбор, который нужно было сделать в мае, был следующим:

— Либо действовать таким образом, чтобы забастовка позволила удовлетворить основные требования рабочих, и в то же время на политическом уровне проводить политику, направленную на осуществление необходимых демократических изменений конституционным путем. Такова была позиция нашей партии.

— Или же просто спровоцировать пробу сил, другими словами, перейти к восстанию: это включало бы в себя обращение к вооруженной борьбе с целью силового свержения режима. Такова была авантюристическая позиция некоторых ультралевых групп». (L’Humanité, 10 июля 1968 года, наше выделение).

Обратите внимание, как умело этот сталинский бюрократ играет на страхах масс. Как и любые лейбористские бюрократы, он знает, что многие рабочие боятся перспективы насилия и кровопролития. Этот факт — тайна за семью печатями для ультралевых сект, которые сразу же попадают в ловушку, расставленную для них буржуа и бюрократами. Это одна из причин, по которой они никогда за тысячу лет не завоюют массы. Терминологический радикализм, который является обычной отличительной чертой сектантов, — это всего лишь другая сторона медали их полного недоверия к рабочему классу, их суеверной веры в «сильное государство» и, прежде всего, их органической неспособности проникнуть в рабочий класс или даже найти общий язык с рабочими.

Как бы действовала в таких обстоятельствах подлинно марксистская тенденция? Выдвинуть лозунг восстания и гражданской войны? Именно так и поступили секты. Более того, они пытались реализовать его на практике (без масс!). Это — дистиллированная сущность мелкобуржуазной ультралевизны и авантюризма, которые всегда играют на руку правому крылу. Нет. Марксисты действовали бы так же, как Ленин. Они бы вели систематическую работу в КП, ВКП и профсоюзах, наращивая точки опоры в течение всего предыдущего периода. Во время майских событий главным лозунгом марксистов было бы создание выборных комитетов для координации и руководства борьбой, их объединение на местном, региональном и, в конечном итоге, на национальном уровне. В то же время они требовали бы, чтобы КП взяла власть, экспроприировала капиталистов и преобразовала общество.

Могло ли это быть сделано мирным путем? Как мы видели, Троцкий в 1936 году сказал, что лидеры социалистов могли бы просто отмахнуться от сопротивления правящего класса. Что бы он сказал в подобной ситуации, которая была в тысячу раз более благоприятной? В ответ на речи Вальдека Роше и компании, которые пытались запугать рабочих призраком кровопролития и гражданской войны, мы бы указали, как Ленин сто раз указывал в 1917 году и как Троцкий говорил в 1936 году, что реформистские (сталинские) рабочие лидеры при подавляющей поддержке масс могут взять власть мирным путем, с минимальными усилиями, без гражданской войны, и что это единственный способ избежать насилия. И это, несомненно, было в миллион раз более верно во Франции, чем в России в 1917 году. Именно это, а не пронзительная ультралевизна сект, было единственным способом завладеть вниманием рабочих-коммунистов, победить сталинское руководство и привлечь массы к идее революции.

Защита и нападение

С точки зрения формальной логики, защита и нападение являются неизменными противоположностями. Однако на практике они часто переходят друг в друга. Оборонительная борьба при определенных условиях может трансформироваться в наступательную, и наоборот. Есть много точек сравнения между войнами между нациями и войнами между классами. Но есть и различия. Буржуазная постоянная армия готовится, финансируется и вооружается десятилетиями, готовясь к войне. Генеральный штаб может выбирать, когда и где начнутся боевые действия. Конечно, даже здесь речь не идет о чисто военном вопросе. Клаузевиц объяснял, что «война — это продолжение политики другими средствами». Военные действия буржуазных правительств определяются классовыми интересами буржуазии. По этой причине марксисты всегда указывали, что вопрос «кто первый выстрелит» — это совершенно второстепенный вопрос, который не имеет никакого отношения к конкретному характеру войны.

Это общее утверждение верно. Но значит ли это, что вопрос об ответственности за развязывание военных действий не имеет никакого значения? Представить себе такое — значит совершенно неправильно понять ведение войны. Почему каждое правительство в каждой войне всегда пытается переложить вину за ее начало на плечи противника? Разве это случайность? Или прихоть? Напротив. Война — это не только военный вопрос, но и политика. Мобилизация общественного мнения внутри страны и за рубежом в поддержку войны — это фундаментальный вопрос, который может быть решен только в политической плоскости. Энгельс объяснил, что в войне моральный дух по отношению к физическому имеет соотношение три к одному. Следовательно, основная задача дипломатии — убедить «общественное мнение» в том, что его конкретная армия действовала исключительно в целях самообороны, в ответ на нетерпимую провокацию, «вражескую агрессию» и так далее. Правительство, не действующее таким образом, совершило бы недопустимую ошибку и нанесло бы огромный ущерб своим военным усилиям.

Все это в тысячу раз более верно в социалистической революции. Пролетариат, в отличие от правящего класса, не имеет армии и никогда не будет иметь вооруженной силы, способной противостоять силам буржуазного государства, при условии, что последнее останется целым. Если обычная война — это в основном военный вопрос, в котором дипломатия играет важную, но подчиненную роль, то задача социалистической революции, таким образом, является в основном политической задачей завоевания масс и вооруженных сил. Роли поменялись местами.

На самом деле, львиная доля проявлений борьбы рабочего класса начинается как оборонительная борьба: борьба в защиту уровня жизни, рабочих мест, демократических прав и т.д. При определенных обстоятельствах, особенно при правильном руководстве, эта оборонительная борьба может подготовить почву для наступления, включая всеобщую забастовку, которая ставит вопрос о власти. Однако даже в ходе революции необходимо переложить всю ответственность за насилие на плечи правящего класса, чтобы привлечь на свою сторону массы не только рабочего класса, но и мелкой буржуазии. Поэтому не только правильно, но и абсолютно необходимо, чтобы мы представляли движение в оборонительном свете.

Однако можно возразить, что восстание имеет наступательный характер. Опять же, как абстрактное общее утверждение это верно. Дантон указывал, что лозунг восстания — «De l’audace, de l’audace, et encore de l’audace!». (Дерзость, дерзость и еще раз дерзость!). Но этим вовсе не исчерпывается вопрос о революционной тактике. Истина всегда конкретна. В классовой борьбе, как и в обычной войне, необходимо оценить, при каких условиях можно переходить в наступление, а когда необходимо занять оборонительную позицию. Военное дело было бы очень простым, если бы оно состояло только из простых правил, применимых ко всем обстоятельствам. Но генерал, знающий только одну команду — «В атаку!» — быстро приведет свою армию к уничтожению. Необходимо научиться не только атаковать, но и отступать в полном порядке, галсами, виражами, маневрами, не давать боя при неблагоприятных обстоятельствах и так далее. Вся история большевизма полна примеров умелой и гибкой тактики, отраженной в трудах Ленина и обобщенной в «Детская болезнь „левизны“ в коммунизме».

Проблема заключалась в том, что после 1917 года у молодых и неопытных лидеров коммунистических партий первых пяти лет существования Коммунистического Интернационала не было времени впитать и переварить уроки истории большевизма и русской революции. Они читали «Государство и революцию» и труды Ленина периода войны и могли механически повторять лозунги о необходимости разгрома буржуазного государства, гражданской войне, критике реформизма и парламентаризма, недопустимости объединения с социал-демократией. Но они не поняли ни одного слова из того, что прочитали. Они не поняли метода Ленина. Весь период с 1917 года до своей смерти Ленин боролся за их исправление, даже демонстративно заявляя, что если они «левые», то он «правый».

«Левые» коммунисты считали Ленина и Троцкого поддавшимися оппортунизму. На практике они считали, что тактика и методы, отстаиваемые ими, представляют собой «очень серьезный отход от точки зрения Ленина и Троцкого», который «будет означать, что Интернационал никогда не сможет выполнить свою историческую миссию». Самым ярким выражением этого стала «теория наступления», выдвинутая лидерами немецкой КП.

Исходя из того, что коммунистические партии еще не составляли решающего большинства класса, Ленин выдвинул лозунг единого фронта, терпеливой работы в массовых организациях, участия в буржуазных парламентах, как средства завоевания масс. Это было предварительным условием социалистической революции. Но «левые» не были этим удовлетворены. Они с презрением отвергли совет Ленина «обратиться к массам», считая, что единственно возможной политикой революционной партии является «революционное наступление». Ленин и Троцкий вели упорную борьбу против этой «теории», которая привела к кровавому поражению в марте 1921 года. Это был крайний пример ультралевого поворота,  очень распространенного явления в то время и которое много раз всплывало в истории движения. С ней всегда боролись Ленин и Троцкий, а еще до них — Маркс и Энгельс.

Несмотря на свой весьма «революционный» вид, такой подход не имеет ничего общего с реальными методами большевизма, на которые он является лишь абстрактной карикатурой. Мы уже упоминали о показаниях защиты на процессе в Миннеаполисе. Одним из критических замечаний ультралевого Муниса было как раз то, что Кэннон представил вопрос о насилии как вопрос о самообороне. «Почему бы, — спрашивал Мунис, — не повысить голос в этот момент и не призвать рабочих организовать собственное насилие против реакционного насилия?». И Кэннон ответил:

«Почему нет? Потому что в данный момент не было необходимости или целесообразности ни поднимать голос, ни призывать к действию. Мы говорили, прежде всего, для пользы непосвященного рабочего, который будет читать свидетельства в газете или в виде брошюры. Нам нужно было спокойное и осторожное изложение, чтобы привлечь его внимание. Этот рабочий ни в коем случае не ждет с нетерпением нашего призыва к насильственным действиям. Напротив, он горячо верит в так называемую демократию, и первый вопрос, который он задаст, если заинтересуется социализмом, будет: «Почему мы не можем получить его мирным путем, через голосование?». Нужно терпеливо объяснить ему, что, хотя мы бы предпочли, чтобы все было именно так, боссы не допустят этого, прибегнут к насилию против большинства, и что рабочие должны защищать себя и свое право на изменение ситуации». (Мунис и Кэннон, Политика для революционеров — марксизм или радикализм,).

И снова:

«То, что «сила является повивальной бабкой каждого старого общества, беременного новым» — это аксиома, известная каждому изучающему марксизм. Неправильно питать или распространять иллюзии на этот счет, и мы осознаваали это на суде. Но большая ошибка заключать из этого, что насилие и разговоры о насилии выгодны революционному авангарду в любое время и при любых условиях. Напротив, мирные условия и демократические правовые формы наиболее полезны в период, когда партия еще только собирает свои силы и когда главные силы и ресурсы, в том числе и ресурсы насилия, находятся на другой стороне. Ленин отмечал, что Энгельс был «совершенно прав», «выступая за использование буржуазной законности» и говоря немецкому правящему классу в 1891 году: «Стреляйте первыми, господа буржуа!».

«У нашей партии, которая все еще должна стремиться к тому, чтобы ее услышал пока еще равнодушный рабочий класс Америки, меньше всего причин подчеркивать или «пропагандировать» насилие. Это отношение определяется нынешней стадией классового развития и соотношением сил в Соединенных Штатах». (Там же)

Малейшего знакомства с историей русской революции, до и после Октября, достаточно, чтобы это продемонстрировать. Накануне Октябрьской революции между Лениным и Троцким возникли разногласия по поводу даты восстания. Ленин хотел сразу перейти к захвату власти в сентябре, тогда как Троцкий выступал за то, чтобы отложить восстание до съезда Советов. Почему Троцкий занял такую позицию? Страдал ли он от недостатка смелости? Вовсе нет. Троцкий понимал, что даже в революции вопрос законности чрезвычайно важен для масс.

Большевики были уверены, что получат большинство на съезде, а значит, смогут предстать перед массами как легитимная власть в обществе. Это был не второстепенный вопрос, а жизненно важный фактор для достижения мирной передачи власти. И снова основным элементом был не военный, а политический. Кстати, большевики представили Октябрьское восстание как оборонительную акцию, призванную предотвратить сползание России в хаос и гражданскую войну. И это не случайно. Даже когда вы в состоянии перейти в наступление (а это далеко не всегда так, скорее наоборот), всегда нужно действовать и говорить так, как будто вы ведете оборонительную борьбу, возлагая всю ответственность на противника.

Приведем еще один пример. В 1918 году судьба революции висела на волоске. Армии германского империализма были готовы ко вторжению. Военные силы, имевшиеся в распоряжении большевиков, были совершенно недостаточны для серьезного сопротивления. Опасаясь полного уничтожения революции, Ленин выступал за немедленное подписание мира с Германией, даже ценой потери территории. Бухарин, который в то время занимал ультралевую позицию, выступал за революционную войну против Германии — крайне «дерзкая» позиция, которая в конкретных условиях, безусловно, привела бы к гибели революции.

Троцкий, руководивший переговорами в Брест-Литовске, пытался как можно дольше затянуть переговоры в надежде, что немецкие рабочие восстанут. В действительности, это произошло через несколько месяцев, но было бы слишком поздно, чтобы избежать сокрушительного немецкого наступления, если бы большевики не уступили. Когда немецкие империалисты предъявили последний ультиматум, Троцкий, который умело использовал переговоры для проведения революционной агитации, имевшей большой эффект в Германии и Австрии, отказался подписать договор и демонстративно прервал переговоры, хотя знал, что это означало бы нападение Германии.

Позиция Троцкого не имела ничего общего с ультралевой линией Бухарина. Он объяснил, что причина его действий — убедить рабочих Великобритании и Франции, где правящий класс клеветал на Ленина как на немецкого агента, что большевики стали жертвой агрессии и что хищнический Брест-Литовский договор был подписан по принуждению. Что у них не было другой альтернативы. Несомненно, новый договор был все же менее выгодным, чем до германского наступления. Но здесь, как и всегда, Лениным и Троцким двигали интересы мировой революции. Соотношение сил исключало революционное наступление. Большевики были вынуждены занять оборонительную позицию и даже пойти на болезненные уступки германскому империализму, чтобы выжить.

Они возлагали всю свою уверенность на интернационалистскую политику, призывая трудящихся всего мира прийти к ним на помощь. Даже позже, когда Троцкий создавал Красную армию, он не питал иллюзий, что революцию можно спасти чисто военными средствами. Причиной того, что революция смогла выстоять под ударами 21 армии иностранной интервенции, был не героизм Красной Армии, как бы важен он ни был, а противодействие рабочих Великобритании, Франции и других стран планам империалистов, а также тот факт, что войска каждой иностранной армии, посланной в Россию, взбунтовались.

Премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж объяснил вывод британских войск тем, что они были «заражены большевистским гриппом». Не в осуществлении революции, а в ее защите главным оружием была революционная интернационалистская политика. Это было «секретное оружие», которое в значительной степени компенсировало крайнюю слабость революции перед лицом подавляющей превосходящих (на бумаге) сил. С военной точки зрения, большевики никогда не должны были захватить власть, и уж точно не смогли бы ее удержать.

Во время революции на войска всегда влияют общие настроения в обществе. Особенно это касается призывников, поэтому марксисты не поддерживают мелкобуржуазное пацифистское требование об отмене воинской службы. Мы выступаем за то, чтобы молодые рабочие обучались обращению с оружием, хотя и с профсоюзными правами  и под контролем рабочих организаций. Реакционный характер мелкобуржуазной политики показывают попытки правящего класса многих стран заменить воинскую повинность профессиональной армией, несмотря на то, что это будет стоить больше денег.

Почему они придерживаются такой линии? Потому что они видят, что их ждет. На определенном этапе взрывы неизбежны. Это заложено во всей ситуации. Правящий класс этих стран пытается подготовиться к этому и считает, что профессиональная армия будет лучше служить их интересам. На самом деле их уверенность неуместна. В современных условиях подавляющее большинство профессиональных солдат — это молодые люди из рабочего класса, которые идут в армию, чтобы избежать безработицы. Несмотря на все усилия по их огрублению (которые мы должны осуждать и против которых мы должны выступать, требуя профсоюзных прав для солдат, чтобы приблизить их к рабочему движению), когда произойдет большое движение класса, они будут затронуты, как даже полиция была затронута в 1968 году.

Как мы ставим вопрос

Постановка вопроса о преобразовании общества зависит от ситуации. Именно в этом заключается смысл программы переходного периода. Речь идет не об абстрактных формулах, которые мы обязаны выдвигать независимо от времени и места, а о программе, которая, принимая во внимание действительное сознание класса, вытекает из реальных потребностей ситуации. Возьмем конкретный пример. В Северной Ирландии мы столкнулись с очень трудной и сложной ситуацией. Главной проблемой был национальный вопрос в особенно чудовищной форме. Общество было поляризовано по религиозно-сектантскому признаку. Наша политика была продиктована необходимостью объединить рабочих по классовому признаку. Нашим главным требованием было создание Лейбористской партии на основе профсоюзов. Однако в условиях, когда военизированные безумцы с обеих сторон проводили кампанию убийств и хаоса, этого было совершенно недостаточно.

На протяжении десятилетий наша тенденция, и только мы, выдвигали требование о создании профсоюзных сил обороны для защиты рабочих от нападений сектантов. Этот лозунг, соответствующий требованию Троцкого вооружить пикетную линию, не был высосан из пальца. В 1969 году рабочие (в основном протестанты) «Харленд энд Вулф», крупных верфей в Белфасте, организовали патрули под контролем комитета цеховых старост, чтобы защитить рабочих-католиков от запугивания. В сложившихся обстоятельствах  силы самообороны рабочих должны были быть вооружены. Без оружия эти патрули были бессильны против боевиков. Фактически, именно ИРА разгромила это зарождающееся движение, убив некоторых рабочих-протестантов, участвовавших в нем.

Был ли лозунг создания сил самообороны рабочих правильным для выдвижения в конкретных условиях Северной Ирландии? Несомненно. Если бы он удался, то имел бы фундаментальный эффект, изменив весь классовый баланс сил. Начавшись как оборонительный лозунг, он мог бы стать отправной точкой для наступления класса в дальнейшем. Повторяем, большинство рабочих движений изначально имеют оборонительный характер. При правильном руководстве небольшие успехи в оборонительной борьбе могут привести к большим делам. Без повседневной борьбы за продвижение вперед при капитализме, затрагивающей все виды вопросов, больших и малых, социалистическая революция была бы совершенно невозможна.

Давайте поставим вопрос по-другому. Было бы правильно, если бы мы выдвинули тот же лозунг о силах обороны трудящихся (который, как мы согласились, был абсолютно необходим для Северной Ирландии) в Англии, Шотландии и Уэльсе? Нет. Это было бы фундаментальной ошибкой. Рабочие вполне обоснованно сочли бы нас сумасшедшими. Почему? Потому что на данном этапе, в конкретных условиях Великобритании, такой лозунг не имеет абсолютно никакого отношения к реальности рабочего класса и общества.

И здесь мы подходим к сути проблемы. Для марксиста революционная политика не состоит из ряда абстрактных предложений, как математические аксиомы, которые можно безразлично применять к любой ситуации. Если бы это было так, наша работа была бы намного проще! Мы должны найти способ творческого применения науки марксизма к конкретной ситуации таким образом, чтобы наша идея нашла отклик в рабочем классе.

В Великобритании на протяжении всего последнего периода центральным пунктом нашей пропаганды (а мы по-прежнему остаемся в основном пропагандистской тенденцией) было требование, чтобы лейбористское правительство взяло на себя командование экономикой. Конечно, мы стремимся привлечь наиболее продвинутых рабочих и молодежь к идеям марксизма. Но 99% британских рабочих не являются марксистами. В этом и заключается проблема. Подавляющее большинство тех, кто политически осведомлен, поддерживают Лейбористскую партию. На данном этапе довольно незначительное меньшинство из них поддерживает левых реформистов, хотя ситуация меняется.

По сути, мы говорим британскому рабочему:

«Мы еще не убедили вас в необходимости революции? Очень хорошо. Давайте хотя бы согласимся, что мы должны бороться против боссов и их правительства. Давайте во что бы то ни стало бороться вместе за избрание лейбористского правительства. Но этого недостаточно. Лейбористское правительство должно проводить политику в интересах рабочего класса. Как они могут это сделать, когда банки и монополии находятся в руках наших врагов?

«Как нам с этим справиться? После избрания лейбористы должны принять экстренные меры для решения проблем безработицы, бездомных и всех остальных. Они должны немедленно принять закон о национализации банков и монополий. Мы выплатим справедливую компенсацию, под которой мы понимаем минимальную компенсацию на основе только доказанной необходимости.

«Позволит ли правящий класс это сделать? Вся предыдущая история говорит против того, чтобы они сдавались без боя. (Даже Джордж Браун говорил об этом в 1966 г.) Они попытаются использовать Палату лордов и монархию для задержки и блокирования прогрессивных законов. Поэтому мы должны упразднить эти реакционные и недемократические институты. Они будут использовать средства массовой информации для распространения лжи и паники. Мы должны положить конец господству в прессе горстки миллионеров-тори, национализировать прессу, радио и телевидение и гарантировать свободный доступ к СМИ любой тенденции, партии или организации (включая профсоюзы, которым отказано в праве голоса, несмотря на то, что они представляют миллионы людей) в соответствии с количеством голосов, полученных ими на выборах, или количеством их членов.

«Большой бизнес сделает все возможное, чтобы саботировать и разрушить экономику, чтобы свалить лейбористское правительство, приверженное социалистической политике. Мы видели это в прошлом. Когда им не нравится определенная политика, они организуют заговоры, хаос вокруг курса фунта стерлингов и так далее. Поэтому лейбористы должны мобилизовать рабочий класс вне парламента для создания выборных комитетов на каждом рабочем месте, для установления рабочего контроля и управления национализированными отраслями, для предотвращения саботажа боссов».

«Необходимо выпустить призыв к сотрудникам полиции и вооруженных сил поддержать демократически избранное правительство (многие из них являются сторонниками лейбористов), немедленно принять закон, признающий права профсоюзов и узаконивающий право на забастовку для солдат и полицейских, и призвать их арестовывать любых офицеров, замышляющих заговор против правительства».

«Необходимо принять меры по привлечению на свою сторону среднего класса, мелких бизнесменов и лавочников, которых разоряют крупный бизнес и банки. Мы должны указать им, что национализация банков и ликвидация целого ряда посредников будет означать дешевые кредиты и снижение издержек.

«Прежде всего, национализированная плановая экономика под демократическим контролем и управлением рабочего класса позволит нам ликвидировать безработицу, ввести шестичасовой рабочий день и четырехдневную неделю, одновременно увеличивая производство и повышая заработную плату».

«Мобилизовав рабочий класс на этой основе, лейбористы быстро выбьют почву из-под ног реакции. Любая попытка организовать контрреволюционный заговор будет отброшена. В этих условиях мирное преобразование общества стало бы вполне возможным. Более того, пример демократического рабочего государства в такой развитой стране, как Великобритания (или любой другой развитой стране), произвел бы еще большее впечатление, чем Россия 1917 года. Учитывая огромную силу рабочего класса и тупик капитализма повсюду, буржуазные режимы в Европе быстро падут, создавая основу для социалистических Соединенных Штатов Европы и, наконец, мирового социализма. Именно такую перспективу мы предлагаем.

«Это кажется трудным? Но какая есть альтернатива? Опыт всех прошлых лейбористских правительств отвечает на этот вопрос. Если руководство лейбористов не предпримет решительных действий, чтобы сломить власть банков и монополий, оно окажется заложником лондонского Сити. Оно будет вынуждено вести наступление на уровень жизни рабочих, бедных, безработных. Затем, когда это перестанет устраивать боссов, они организуют заговор, используя прессу и телевидение, чтобы свалить лейбористское правительство и навязать еще более реакционное правительство Тори.

«В действительности, то, что мы предлагаем, не так уж сложно. Если бы лидеры лейбористов направили одну десятую часть энергии, которую они тратят на защиту капитализма, на мобилизацию мощи рабочего класса для изменения общества, социалистическая трансформация могла бы быть осуществлена быстро и безболезненно. Но мы предупреждаем, что если они этого не сделают, то на основе ужасающего краха британского капитализма будет подготовлен путь к катастрофе для рабочего класса».

Вполне возможно, что в ближайший период в Великобритании может появиться правительство левых лейбористов. У нас будет принципиально та же позиция. Разница лишь в том, что под давлением рабочего класса левые реформисты могут предпринять такие меры против буржуа, которые, не проведя полной трансформации общества, сделают невозможным нормальное функционирование капитализма, создадут условия для заговоров буржуа не только с целью свержения правительства, но даже для заговора с верхушкой вооруженных сил какого-нибудь бонапартистско-роялистского переворота.

В 1970-х годах в дебатах с Тони Бенном перед двумя тысячами молодых социалистов Тед Грант объяснил, что если левое лейбористское правительство не мобилизует рабочий класс на преобразование общества, то может наступить период реакция, которая даже откроет путь к гражданской войне, и что ответственность за это ляжет на плечи лейбористов и профсоюзных лидеров за то, что они вовремя не изменили общество. В своем «Дневнике» Бенн грубо ссылается на это, говоря, что Грант выступил за гражданскую войну! На самом деле, поставив вопрос таким образом, мы получили почти единодушную поддержку социалистической революции и нашей политики со стороны LPYS, что было бы невозможно на любой другой основе.

Общий подход ММТ к этому вопросу является единственно правильным с марксистской точки зрения. В этом вопросе мы ни на йоту не отклонились от позиции, которую занимали во время Второй мировой войны. Эта позиция является продолжением и развитием подхода, выработанного Ещё стариком Троцким, который, в свою очередь, вытекает из позиции Маркса, Энгельса и Ленина. Она вновь и вновь доказывала свою правоту, особенно в период после 1945 года, и прежде всего во время португальской революции и во Франции 1968 года. Таким образом, речь идет не только о теории, но и о реальном историческом опыте пролетариата во всем мире.

Необходимо, чтобы все товарищи изучали марксистскую теорию государства не только по классическим текстам марксизма, которые полностью сохраняют свою силу, но и по живому опыту классовой борьбы за последние сто лет, который обобщен в методе, программе, тактике и общем подходе ММТ на международном уровне.

Автор: Алан Вудс
Перевод: И. Андреев
Редактура: Ю. Еремьянов