«Левым нужен новый нарратив». Сегодня эта идея захватила умы многих левых по всему миру в качестве попытки создать альтернативу многочисленным буржуазным партиям. Какой смысл кроется за этими идеями? И смогут ли они как-либо продвинуть рабочий класс? Йола Кипчак в этой статье, впервые опубликованной в 34 выпуске In Defence of Marxism, объясняет, что игра со словами не может заменить классовую борьбу.
Идея о том, что левым необходимо усовершенствовать «нарратив» — и связанное с ней представление, что нам нужен некий «левый популизм» — поглотила внимания левых партий по всей Европе и не только. Например, Йорг Шиндлер, генеральный секретарь Левой партии Германии, писал: «Для того, чтобы быть в авангарде движения против изменения климата, к которому мы принадлежим, нам нужен убедительный ЛЕВЫЙ нарратив».
Катя Киппинг, председательница той же партии, поясняет: «Я считаю, что нам необходим левый популизм для того, чтобы прояснить, что существуют альтернативы. И мы должны укреплять наши методы просвещения и противостоять нарративу [канцлера Германии Ангелы Меркель]… иной повесткой».
Наконец, на мероприятии в 2019 году в Вене, организованном «Transform! Europe» (проектом Европейской левой партии, включающим, например, СИРИЗА, Левую партию Германии, итальянскую Партию коммунистического возрождения и португальский Левый блок), где присутствовали Молодые Левые, Коммунистическая партия Австрии и другие, двухчасовая дискуссия вовсю пестрила словосочетанием «левый нарратив». Это лишь несколько примеров, свидетельствующих, насколько эти идеи укрепились в левом движении по всему миру.
Концепция «левого нарратива» уже давно курсирует в университетской среде. Однако только сейчас она стала набирать популярность в связи со всплеском поддержки таких новых левых партий, как СИРИЗА в Греции и Подемос в Испании, которые стали примером для многих левых по всему миру. Видные фигуры в обеих партиях наводнили свои речи отсылками к подобным идеям. Более того, у этой концепции есть свои «теоретики», наиболее заметным из которых является бельгийская философ Шанталь Муфф.
Вместе со своим покойным партнером Эрнесто Лакло Муфф пыталась развить теорию «левого популизма», основанного на нарративах. В качестве подтверждения своих гипотез в ее последней книге, «В защиту левого популизма», она увлеченно приводит в пример Иньиго Эррехона (Подемос) и Жана-Люка Меланшона (Непокоренная Франция) в связи с их заслугами и личными дискуссиями.
Что лежит под понятием «нарратив»?
Для теории Муфф, которая предлагает сконструировать «левый популизм», основываясь на «новом левом нарративе», фундаментальным является представление о том, что реальность как таковая выстроена из нарративов, то есть историй. Следуя этому соображению, если политикам удастся облечь опыт людей в захватывающую форму – «рамочный нарратив» – это окажет влияние на человеческие действия, тем самым создавая реальность.
Таким образом, реальность не представляет собой объективное материальное существование, которое является основой для наших идей, а наоборот – наши идеи формируют реальность. Из этого можно вывести, что и капитализм является не экономической системой, которая породила рабочий и буржуазный классы, а скорее нарративом, конструктом. Муфф называет подобный подход «антиэссециалистким», что значит, что за нашими идеями не стоит объективный реальный мир (который она называет «эссенциальным»). Она полагает, что «общество всегда разделяется и дискурсивно конструируется через господствующие практики», и что оно «никогда не является манифестацией более глубокой объективности».
Из этого следует, что в обществе не существует реальных классов, что он – лишь одна из многих идентичностей, созданных нарративами, дискурсами и языком: «Политические субъекты создаются через репрезентацию; изначально они не существуют».
Таким образом, целью левого нарратива – то есть левого популизма – является конструирование коллективной идентичности через адресованный людям рассказ о том, что у них есть общие интересы, и «элиты» являются их врагами. Это «дискурсивная стратегия создания политического рубежа между угнетенными и теми, кто у власти».
В недавно опубликованной книге «Глубоко красный и радикально красочный – за новый левый нарратив» Юлии Фриче нам поясняют, что этот нарратив «в первую очередь должен объединять повседневные переживания людей, «цеплять их». Он должен производить впечатление, что нарратив соотносится с общим опытом. Не важно, имели ли люди этот опыт в действительности».
В таком случае неудивительно, что, когда апологеты левых нарративов говорят о социальных переменах и практических действиях, они с подозрительной старательностью избегают тем классовой борьбы и коллективных действий. Если они и упоминают их, то только в качестве более или менее приемлемого дополнения и в самую последнюю очередь. Вместо этого они призывают нас «артикулировать», «говорить», «описывать», «показывать» и так далее.
Именно в этом контексте мы должны рассматривать размышления об укреплении этих идей представителя Социал-демократической партии Австрии, Макса Лерхера. Он утверждал, что социал-демократы нуждаются в новом учредительном съезде, чтобы партия начала с чистого листа:
«Что общего у чешского индустриального рабочего и сирийского шахтера? Или у венского социал-реформиста и венгерского радикального социалиста?.. В конце концов, мы разные люди и наши взгляды отличаются друг от друга. И это хорошо. Но в Хайнфельде [месте, где была учреждена Социал-демократическая рабочая партия Австрии в 1888 году] мы смогли найти согласие в основополагающих, общих для нас всех идеях. Так была образована партия, отстаивающая эти позиции».
«Новый рабочий класс – все те, что не имеет справедливой возможности для процветания. Это касается также среднего и малого бизнеса. Именно здесь мы обозначаем новую линию конфликта».
В первую очередь отметим, что для Лерхера основой единства является не общие классовые интересы, а идеи. Во-вторых, для него линия конфликта в обществе не существует объективно, а может быть «обозначена» так, что внезапно «средние и малые» капиталисты тоже оказываются частью рабочего класса!
С марксистской точки зрения чешский и сирийский рабочие на самом деле имеют очень много общего – оба работают за зарплату, эксплуатируются капиталом и, таким образом, оба являются частью рабочего класса. Однако если считать, что наша идентичность создается эмоциональными, «цепляющими» историями, логично заключить, что капитализм не может быть побежден классовой войной, а лишь написанием новых историй.
Тогда подобный нарратив захватывает (становится «главенствующим») умы людей. Муфф пишет:
«[Каждый] существующий порядок, следовательно, подвержен вызовам со стороны противоборствующих практик, таких, которые пытаются его дисартикулировать с целью сделать главенствующим новый нарратив».
Фриче соглашается:
«Нарративы – не самый быстрый способ борьбы с существующим положением дел… У нарратива новых левых есть свои дыры и слабые места, но на длинной дистанции это единственный путь из гнетущего настоящего».
В действительности это означает отказ от революции, отрицание разрушения системы власти. Защитники левого нарратива, Лерхер, Герр и другие, сознательно или нет, занимают антимарксисткую позицию. Муфф же является абсолютно сознательной антимарксисткой. Она пишет, что «миф коммунизма… должен быть оставлен», заявляя, что он уже провалился на практике из-за предположительного классового редукционизма, то есть сведения любой борьбы к классовой, в то время как Муфф и ее сторонники рассматривают рабочее движение как одну из форм активизма наряду с феминизмом, энвайнронментализмом, защитой прав ЛГБТ и так далее.
Она впоследствии утверждает, что «антагонизм, борьба и частичная непрозрачность общества будут всегда». Этим она попросту подразумевает, что неравенство, угнетение и другие явления неизбежны и никогда не могут быть окончательно преодолены. Именно на этой пессимистической перспективе она строит свою «антигегемонистскую практику». Это является альтернативой коммунизму, хотя она и признает, что «мы никогда не получим полностью свободное общество, и проект эмансипации более не может быть задуман как ликвидация государства». В дополнении к своей теории она ясно утверждает, что ее подход «исключает возможность существования общества, преодолевшего разделение и властные отношения». Если говорить коротко, то за ее сложным и как будто радикальным языком скрывается отрицание революции и приветствие реформизма. Идея противопоставления защиты прав женщин и представителей ЛГБТ классовой борьбе является откровенным классовым коллаборационизмом. Она, объединяясь с частью капиталистов и средним классом, борется за более «справедливый» капитализм.
Некоторые более радикальные защитники идеи «левого нарратива» могут критиковать капитализм, но идея избавления от него все еще остается далекой от них. «Интеллигентная критика капитализма справедлива, мы должны принять эту повестку», говорит Лерхер, и в том же самом интервью уточняет свои взгляды: «Мы нуждаемся в полугосударственном рынке труда, который вписывается в рыночные отношения и является некоммерческим».
Эта нелепая смесь капитализма и нерешительных мер по контролю рынка похожа на попытки превратить тигра в вегетарианца. Это куда более утопическая идея, чем любая социалистическая, которая предполагает национализированную плановую экономику, контролируемую рабочим классом.
Совершенно очевидно, что философская основа этих концепций приводит нас к тому, что капитализм сам по себе нерушим. Именно поэтому марксистам надо настаивать на своей четкой философской позиции, разоблачая реформистские полумеры и противопоставлять им революционный ответ.
«Стать государством»
Главным ориентиром поддерживающих «левую повестку» является не классовая борьба против капитализма, а демократические требования. «Мы должны воззвать к большей демократии», пишет Лерхер в его статье «Для чего нам нужна социал-демократия сегодня?». Юлия Герр, в то время – председательница Юных Социалистов Австрии, пишет: «Социал-демократы в 70-х боролись за демократизацию экономической системы и справедливое распределение благ. Теперь мы почему-то потеряли уверенность в своих силах».
Институт современной солидарности (ИСС), интеллектуальный центр, близко связанный с Левой партией Германии, полагает, что социальные вопросы «должны быть поставлены радикально, в некотором смысле, как вопросы демократии». Согласно Томасу Сейберту, идеологу ИСС и члену правления Фонда Розы Люксембург, организованному Левой партией Германии, настоящая борьба направлена на достижение «истинной» демократии.
Муфф пишет: «Проблема современных демократических обществ на наш взгляд заключается в том, что их конституционные принципы «свободы и равенства для всех» на практике не исполняются… «Радикальная и всеобъемлющая демократия», за которую мы выступаем, задумана как радикальное продолжение существующих демократических институтов…».
Эта перспектива воплощает собой… статус-кво! Существующая суперструктура «демократических» институтов, которая, как показывает практика, всегда играет на руку правящему классу, должна быть не уничтожена, а «улучшена», говорят они нам. В то время как настоящая причина подобного неравенства и эксплуатации – капитализм – игнорируется.
Наиболее важная точка разграничения – это наша концепция государства и его так называемых демократических институтов. Для сторонников революции необходимо абсолютно трезво видеть саму природу государства. Это краеугольный вопрос революционного движения. Между идеей разрушения государства через революционную борьбу и верой в то, что государство можно изменить и пересоздать в соответствии с интересами угнетаемых, лежит огромная пропасть. Последняя точка зрения неизбежно приводит к коллаборации с существующим государствам и соответствующим классовым интересам.
Давайте сравним марксистское представление о государстве с апологетами «левых нарративов». Муфф и другие, поддерживающие эти идеи, понимают государство таким образом:
«…Кристаллизация отношений различных сил и территория борьбы. […] Предполагаемые в качестве почвы для агонистических интервенций, эти публичные пространства могут стать платформой для важных демократических завоеваний. Именно поэтому гегемонистская стратегия должна вступать в связь с различными институтами государства для того, чтобы преобразовать их в структуру для выражения разнообразных демократических требований. […] В некотором смысле, и революционный, и гегемонистский тип политики можно назвать «радикальным», так как они подразумевают раскол с современным гегемонистским порядком. Однако этот раскол имеет разную природу в этих двух случаях, и будет неверным относить их к одной категории, которую можно назвать «крайне левой», как часто это бывает. Вопреки распространенной точке зрения, стратегия левого популизма не является проявлением «крайней левизны», а другим путем ухода от неолиберализма через восстановление и радикализацию демократии».
Как можно заметить, Муфф очень ясно проводит границу между «революционным» подходом и ее собственным, который она называет «гегемонистским». Для нее государство является сетью институтов и «функций», которые не отвечают общим интересам. Поэтому необходим левый популизм для трансформации, изменения и влияния на эти структуры.
В противоположность, для марксистов государство – не нейтральная территория для борьбы, а инструмент правящего класса, который должен быть уничтожен и заменен государством рабочих. Подавив старый капиталистический порядок и расчистив поле для бесклассового коммунистического общества, это государство пролетариата будет исчезать по мере исчезновения классов. Эта точка зрения высмеивается за «упрощение» постмодернистскими исследователями вроде Муфф. Однако анализируя историческое возникновение государств и те цели, которым оно было призвано служить, мы можем сказать с абсолютной уверенностью, что эта концепция схватывает саму суть государства.
Маркс и Энгельс объясняли, каким образом государство появилось исторически с расцветом классового общества. Оно возникло в тот момент, когда человечество изобрело производительные силы, которые были необходимы для производства сверх необходимого для непосредственного выживания. Впервые в истории небольшая часть общества не нуждалась в том, чтобы трудиться как раньше. Это создало условия для социальных классов и породило правящие классы, которые обладали средствами производства, и эксплуатируемые угнетенные классы, производящие блага в соответствии с потребностями господствующего класса.
Однако это противостояние классовых интересов необходимо держать под контролем. Угнетаемый класс должен поверить в то, что существующий порядок дел является единственно возможным, и всякий, кто вздумает бросить ему вызов, будет наказан. В то же время самим угнетателям необходимо уберечь себя от пожирания друг друга в непрекращающейся войне друг против друга. Именно в этих целях было создано государство. Энгельс объясняет:
«А чтобы эти противоположности, классы с противоречивыми экономическими интересами, не пожрали друг друга и общество в бесплодной борьбе, для этого стала необходимой сила, стоящая, по-видимому, над обществом, сила, которая бы умеряла столкновение, держала его в границах «порядка». И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство».
В конечном счете, государство – инструмент угнетения, состоящий из вооруженных сил (армии и полиции), тюрем, судов и так далее, которые, кажется, стоят над обществом, но в действительности по самой своей сути защищают экономическую систему, которая их породила. С расцветом буржуазии в качестве доминирующего класса и капитализма, как основного способа производства в мировом масштабе, буржуазия также создала свое собственное государство.
«Либеральная демократия», которую защищает Муфф, – продукт революций, которые произошли в интересах собственно буржуазии. Верить, как это делают она и другие «левые нарраторы», что подобная форма государства является высшей, лучшей и конечной формой институтов, когда-либо существовавшей, и, следовательно, неприкасаемой, означает принимать абсолютно неисторичную точку зрения. Помимо этого, подобная позиция защищает инструментарий современного правящего класса – капиталистов.
Конечно, тот факт, что государство является инструментом угнетения в руках правящего класса, не всегда очевиден. Истинная его природа тщательно маскируется капиталистами. Им было бы невозможно и уж тем более неэффективно управлять лишь с помощью силы и насилия. Угнетенные являются большинством в обществе и тогда, когда большая часть из них осознает свое положение, капиталистическое общество лицом к лицу сталкивается с собственным крахом.
В спокойные времена правящий класс в меру своих возможностей поддерживает видимость справедливости, «равенства возможностей» и так далее. Именно поэтому капиталисты предпочитают общества со свободными выборами, которые гарантируют относительную свободу печати, наличие нескольких партий и прочее. Подобные государства оставляют некоторое пространство для маневров. Но ни при каких условиях правящий класс не допустит попрания своей главной роли – обладателей средств производства. Государство существует именно для того, чтобы защищать их позиции.
Совершенно неудивительно, что буквально единственным правом, гарантируемым Всеобщей декларацией прав человека, которое не только не игнорируется и нарушается, но и активно охраняется всеми силами закона, обозначено в статье 17: «каждый имеет право на собственность» и «никто не может быть произвольно лишен собственности». В последнем утверждении раскрывается предназначение государства, его законов и всей судебной системы. Также и поэтому марксисты объясняют, что буржуазное государство должно быть разрушено путем революции – оно фундаментально связано с буржуазией и ее интересами.
С точки зрения марксизма, демократия рассматривается как политический режим – политическая суперструктура, корни которой произрастают из самой капиталистической системы. Капитализм порождает разнообразные режимы – как буржуазные демократии, так и диктатуры. И все равно они все являются вариациями капиталистического государства, соединенного тысячами связей с буржуазным классом. Не просто так Маркс и Энгельс писали в «Манифесте коммунистической партии», что «современная государственная власть — это только комитет, управляющий общими делами всего класса буржуазии».
Конечно, тип режима – в каком виде государственный аппарат себя позиционирует – влияет на степень наших свобод и прав. Поэтому попытка демократических требований вроде «один человек – один голос» сыграла настолько важную роль для истории революционного движения. Марксисты последовательно продвигают и поддерживают демократические требования, которые могут мобилизовать большую часть общества против правящего класса и сплотить угнетенных и эксплуатируемых, тем самым создавая лучшие условия для борьбы за свои классовые интересы.
Необходимо заметить, что марксисты не игнорируют и не пренебрегают демократическими выборами. Они могут выполнять роль важного индикатора общественных настроений, и участие в них может быть использовано как инструмент для классовой борьбы. Но коренные противоречия капитализма – эксплуатация рабочего класса, непрекращающиеся кризисы и войны – продолжают существовать при любом типе буржуазного режима, насколько бы он ни был демократическим. Именно поэтому «свобода и равенство для всех» невозможны при капитализме.
Для революционеров выборы и парламентское представительство может быть использовано для представления своих политических идей массовой аудитории. Они также могут быть использованы для того, чтобы обнаружить лицемерие класса капиталистов и их институтов. Например, как только революционеры потребуют истинного равенства и социальной справедливости путем экспроприации крупных производств и банков – то есть, посягая на обладание капиталистами средств производства – все силы истеблишмента будут брошены на противостояние этим требованиям.
Если будет необходимо – и мы покажем это ниже – они будут игнорировать «демократию» и большинство в парламенте, забудут все свои рассуждения про «свободу» ради борьбы за интересы капитала. И если революционеры просто остановятся на этом, опустив руки и заявив «ой, мы ничего не можем с этим поделать, мы просто еще не выиграли гегемонистскую битву в государстве», они не могут считаться революционерами больше. Они просто станут реформистами, и именно это нам предлагают «левые нарраторы». Принимая границы экономической системы (капитализма) и ее политические структуры (буржуазную демократию), они не смогут продвинуться дальше реформизма.
Революционеры в то же время видят активность масс как ключевой элемент в борьбе с этими границами и изменении общества. Парламенты и выборы являются ничем иным, как полезным инструментом в пробуждении и укреплении массовой активности. Ленин замечал, что для «целого ряда, если не для всех революций» оказалось очень полезным «соединение массового действия извне реакционного парламента с сочувствующей революции (а еще лучше: прямо поддерживающей революцию) оппозицией внутри этого парламента». В то же время он подчеркивает, что «действие масс – например, крупная стачка – важнее парламентской деятельности всегда, а вовсе не только во время революции или при революционной ситуации».
Подход марксистов к государству тезисно можно изложить так: это инструмент угнетения правящего класса, оно должно быть уничтожено и заменено на государство рабочих. После успешной социалистической революции в конце концов все формы государства исчезнут вместе с классами. Но это не значит, что мы считаем демократические права и свободы сейчас бесполезными. Напротив, мы боремся за них и используем их. Но в то же время мы не испытываем никаких иллюзий относительно того, что демократия может решить фундаментальную причину угнетения, нищеты и неравенства. Это можно сделать исключительно через уничтожение капитализма.
Теоретики «левого нарратива» решительно отвергают марксистскую теорию государства и вместо этого фокусируются на вопросах демократии. Как они утверждают, «очевидно, что между капитализмом и либеральной демократией нет обязательной связи. Печально, что марксизм так привержен этому заблуждению, представляя либеральную демократию как суперструктуру капитализма».
На самом деле, в «печальном заблуждении» пребывают как раз философы языка. Согласно им, государство – лишь «дискурсивные» конструкты, набор институтов, которые можно изменить «новыми нарративами». Государство, говорят они, является «пространством для борьбы», и с целью «реартикулировать» это якобы нейтральное, независимое от классов «пространство» необходимо быть его частью. «Мы не преследуем цель уничтожить государство – говорят они нам, – а стать им».
Нам снова становится понятно, почему эта теория столь популярна среди реформистов. Стать частью государственного – желательно, с как можно меньшим вовлечением масс – является raison d’être реформистов. В этом «пространстве для борьбы», представленном государственным аппаратом, целью становится формирование партнерства на равных условиях с капиталистами для того, чтобы прийти к соглашению касаемо улучшений условий для избирателей.
Макс Лерхер это описывает следующим образом: «Социал-демократы должны показать капиталу свое место и усмирить рынок. […] Я вижу это как социальное государство, которое справедливо распределяет ресурсы и оставляет место для маневра».
Но берегитесь! В конфронтации с классовым врагом (впрочем, этот термин они не используют) важно, чтобы «когда начинается конфликт, он не перерастал в форму «антагонизма» (борьбы между двумя врагами)», а наоборот, «оппонент не должен рассматриваться как враг, которого необходимо уничтожить, а как советчик, существование которого воспринимается справедливым».
Это просто «социальное партнёрство», балансирование между классовыми интересами, облеченное в академический язык. Если бы было возможным осуществить реформы и положительные преобразования путем «спокойной мирной работы над новой парадигмой» (цитируя Фриче), большая часть рабочего класса точно не имела бы ничего против.
Но проблема заключается в том, что капитализм из-за своих собственных противоречий постоянно впадает в кризисы. Суровая жестокость «злобных» неолибералов проистекает не из неистового желания причинить людям страдания. Она является результатом давления капиталистической системы, в которой получение прибыли (а это, в конце концов, единственная цель капиталистов) осуществляется лишь с помощью все более активных и жестких атак на рабочий класс.
Это не социал-демократия, как утверждает Герр, внезапно «потеряла уверенность» с 1970-х. Реформизм наткнулся на объективные ограничения капитализма. Сегодня попросту больше нет места для продолжительных осмысленных реформ внутри капиталистической системы.
Ответственность лидерства
Массы в Греции уже столкнулись с болезненной реальностью ограниченности реформизма. В результате кризиса, который особенно сильно ударил по стране после 2012 года, народ был вовлечен в жестокую многолетнюю борьбу. Затем рабочий класс присоединился к этой борьбе, что привело к многочисленным забастовкам, в том числе и массовым.
Когда эти усилия не увенчались успехом (в том числе из-за препятствующей этому позиции лидера торгового союза), греческие массы выразили свой гнев через голосование за левую партию, СИРИЗА, выступающей против политики жесткой экономии.
Впрочем, достаточно скоро лидер СИРИЗА, Алексис Ципрас, подчинил страну той же политике экономии, внедренной Евросоюзом и МВФ. Это открытое предательство референдума 2015 года, который продемонстрировал решительное неприятие условий программы спасения, предложенной Тройкой [МВФ, ЕЦБ, ЕК], с 61% голосующих против. Это означало катастрофическое снижение уровня жизни огромного количества людей. Вопреки воле греческого народа, капитализм и его верные слуги в ЕС продавили свою повестку.
Что «левые популисты» говорят об этом поражении?
«Борьба СИРИЗА была проиграна только лишь из-за отсутствия сопротивления большей части стран Еврозоны, которые могли бы укрепить идеи СИРИЗА. Только так они могли бы достичь прорыва и обратить экономический и политический кризис Греции в кризис всего Евросоюза.»
А также:
«К сожалению, СИРИЗА не смогла реализовать свою программу, направленную против мер жесткой экономии, из-за жесткой реакции Евросоюза, который ответил «финансовым переворотом» и вынудил принять диктат Тройки.»
Эта «жесткая реакция» Евросоюза совершенно неудивительна. И тем не менее Ципрас потратил месяцы на визиты к папе римскому и крупным представителям европейских правительств для того, чтобы «в ходе дискуссии» завоевать их предрасположение. Когда ему не удалось их «убедить», он попросту капитулировал перед Тройкой, предав ожидания большей части греческого народа, которые были мобилизованы политикой партии против жесткой экономии. Греческие товарищи из ММТ, которые были частью центрального комитета СИРИЗА, писали сразу же после выборов следующее:
«Никаких иллюзий относительно переговоров с европейским капиталом и его институтами! Наш враг — интересы капиталистов, местных и заграничных, которые прячутся за Тройкой и их технократами. Настоящий союзник — это европейский рабочий класс! СИРИЗА должна воззвать к координированным действиям масс по всей Европе, чтобы превратить ее в огромную Пуэрта-дель-Соль! [Отсылка к движению против жесткой экономии в Испании, активному в 2011-2012 гг.]»
Они предложили для Греции ряд таких мер, как списание государственного долга и национализация банков, и эти меры били в самую суть — необходимо было либо порвать с капитализмом, либо подчиниться власти Тройки.
Рассуждения о том, что всевозможные «неудачные» стечения обстоятельств стали виной поражения СИРИЗА — по сути все, помимо лидерских качеств самой партии — очень типичны для реформистов. В критических политических ситуациях роль лидеров является решающей. Они обладают доверием масс и властью для предложения и организации верной стратегии. После поражения массового движения встает острая необходимость внимательно изучить роль его лидеров. Были ли их идеи верными? Почему им не хватило смелости предпринять необходимые шаги? Игнорируя эти вопросы, мы будем покрывать плохих лидеров и скрывать их роль в поражении, в результате перекладывая вину на сами борющиеся массы.
Фриче, например, говорит следующее о тех неудачах, которые постигли не только движения желтых жилетов во Франции и «Захвати Уолл-стрит», но и арабскую весну:
«[Они провалились], потому что потенциально заинтересованные люди считали их слишком академичными, или потому, что они решили, что [их] палатки, конечно, очаровательны, но капитализм все-таки лучше. Из-за того, что захватившие площади сдались для того, чтобы вернуться на свою работу, или из-за того, что они захватывали места, где они никого не побеспокоят. В конечном счете еще и потому, что в том случае, если бы они действительно обладали разрушительной силой, полиция и армия вытолкала бы их с площадей, избила и бросила бы в тюрьму.»
Это откровенный цинизм. Массы таких стран, как Египет или Тунис, в буквальном смысле рисковали своими жизнями, преодолели религиозные разногласия и были готовы к тому, чтобы завоевать себе свободу. Давайте также заметим, что движение желтых жилетов не только достигло своей изначальной цели — отмены повышения регрессивного топливного налога Макрона — но и рабочие и молодежь, которые были частью движения, благодаря нему узнали о сути государства и буржуазной «демократии» больше, чем из всех книжек и «левых нарративов» вместе взятых. Аргументация Фриче очень успокаивает тех политиков, которым не хочется вступать в конфликт с капиталистами. Она облегчает жизнь тем, кто хочет оправдать свое преступное бездействие и колебания «отсутствием гегемонии в обществе».
Революционная практика
Концепция левого нарратива — хороший пример взаимосвязи между философскими идеями и политической практикой. На первый взгляд радикальные «нарративы» упомянутых здесь лиц фактически являются прикрытием для реформизма, который не представляет никакой опасности для капитализма. Этот концепт предполагает, что нет никакой реальности за пределами дискурса — и действительно, «левые нарративы» не представляют из себя ничего, кроме болтовни.
Апологеты новых «левых нарративов» хотят «поговорить» о проблемах эксплуатируемых и угнетаемых и привлечь голоса для реформистских партий, но им очень редко удается выдать конкретные предложения или требования. Те немногочисленные требования, которые они все-таки выдвигают, сводятся исключительно к вопросам демократии или представляют собой благие надежды на социальное государство. Сами по себе такие запросы не являются неправильными, но подобные деятели не ставят акцент на необходимости классовой борьбы против капиталистов для того, чтобы завоевать подобные достижения. Когда эти аккуратные требования разобьются об сопротивление правящего класса — как мы ясно видели на примере СИРИЗА — ответственность ляжет на массы или во всем обвинят «гегемонию неолиберализма».
Неважно, сознательно ли защитники «левого нарратива» продвигают философские основы их теории (как это делает Муфф), или они просто подцепляют эту концепцию и неосознанно оправдывают ей свои (без)действия. Задачей революционеров является обнажить подобные идеи и практики, которые из них следуют, и противопоставить им реальные решения несчастий, которые влечет за собой капитализм. Именно поэтому для марксистов столь важны философские вопросы.
Подводя итог, идеи являются выражением классовых интересов в обществе и направляют наши действия. Мы должны задать вопрос: идут ли некоторые идеи на руку правящему классу, пускают ли они пыль в глаза рабочим и левым активистам? Или они помогут нам изменить общество?
Давайте посмотрим реальности в глаза. Давайте бороться за мир без эксплуатации и угнетения — за революционную победу над капитализмом.
Автор: Йола Кипчак
Перевод: Мария Котова