В первой главе текста, состоящего из трех частей, Адам Бут рассматривает экономику шеринга, которая сложилась под влиянием компаний Uber и AirBnB. Во второй части мы рассмотрим влияние, оказываемое новыми технологиями и бизнес-моделями на характер труда и рабочие места. Очередной тренд капитализма — это прекаризация, то есть движение к неустойчивой занятости, а также рост неравенства.
В третьей и заключительной части мы обратимся к новой книге Пола Мейсона «Посткапитализм» о роли информационных технологий при капитализме, а также выдвинем гипотезы относительно общественного развития в условиях такого высокого технологического потенциала.
Микропредприниматели или прекариат?
Наряду с быстрым подъемом шеринговой экономики, стремительно развивается «экономика по запросу». До сих пор определяющим аргументом в пользу услуг и сервисов «по запросу» является выгода для потребителей, с энтузиазмом рассказывающих о чудесной возможности заказать дешевый клининг для апартаментов или такси по сниженной цене в два часа ночи, стоит лишь прикоснуться к тачскрину вашего iPhone.
Это свойство сервисов по запросу не столь революционно. В действительности они — не более чем пресловутые Желтые страницы (локальный телефонный справочник компаний, организованных в соответствии с теми услугами, которые они предлагают). Разница состоит лишь в том, что в мире экономики по запросу бизнес может быть чем или кем угодно — даже одним человеком, предоставляющим конкретную услугу или широкий спектр услуг. По сути, через такие компании как TaskRabbit клиенты могут заказать у «таскеров», ряды которых постоянно пополняются и которые готовы предложить свое время и навыки, практически любую услугу.
Капиталисты-либертарианцы, тем временем, расхваливают и приукрашивают достоинства экономики по запросу для своих сотрудников. Экономика по запросу (или «экономика свободного заработка»), как нам утверждают, предоставляет молодому поколению шанс вырваться за рамки традиции рабочего дня с 9 утра до 5 вечера и сбросить оковы одного-единственного нанимателя-работодателя. Мол, как видите, юные работники просто хотят «свободы»: свободы выбирать, когда работать и какой профессии обучаться. Мы больше не должны ограничиваться одной профессией или выполнять одни и те же монотонные задачи ежедневно и каждый час. Отныне современный работник может быть мастером на все руки, развивая себя, свою индивидуальность и расширяя кругозор несколькими увлечениями и занятиями.
Эти «вольные» рабочие, говорят нам, являются двигателями экономики по запросу; это «микро-предприниматели», которые своей изобретательностью и творчеством динамично толкают капитализм вперед. Прелесть экономики по запросу заключается в том, что теперь любой желающий может начать собственный бизнес, стать сам себе боссом, успешным человеком, «сделавшим себя».
Однако существует огромная пропасть, отделяющая это обещание от реальности. Как отмечает «Тhe New York Times» в статье под названием «В шеринговой экономике рабочие находят и свободу, и неопределенность»:
«В условиях сохраняющегося высокого уровня безработицы [работники «до востребования»], однако, являются в меньшей степени предпринимателями, в большей — микро-добытчиками. Зачастую они работают семь дней в неделю над множеством проектов, чтобы обеспечить свой прожиточный минимум. Они оказываются в безвыходном положении, когда услуги и сервисы, в которых они задействованы, меняют свои бизнес-модели или тарифы. Чтобы снизить риски, многие работники вынуждены крутиться на нескольких службах». 1
Далеко не все могут обеспечить себя экономикой свободного заработка (по запросу), поэтому работники вынуждены прибегать к фрилансу, внештатной работе, переработкам; особенно в периоды капиталистических кризисов, следствием которых становятся сокращения, увольнения и безработица. Эти фрилансеры-таскеры не являются вольными предпринимателями, но, напротив, представляют собой самый нестабильный слой рабочего класса, представители которого все еще вынуждены продавать свою рабочую силу — единственный товар, которым они в действительности обладают как собственностью.
Отличительной чертой современности является то, что такие работники должны продавать свою рабочую силу все в меньших и меньших количествах, без какой-либо уверенности в завтрашнем дне, без ощущения безопасности или стабильности; без гарантий, трудового контракта или заработка, достаточного для того, чтобы выжить. Такие компании как TaskRabbit, по остроумному замечанию Jacobin Magazine, стали агентами, поющими дифирамбы временной работе2.
Стремительный подъем самозанятого работника и экономики свободного заработка отражает подъем нулевого контракта, то есть возвращение к почасовой и сдельной оплате труда, который Маркс описывает в «Капитале». Тhe New York Times в уже упомянутой выше статье отмечает:
«Фрагментарный труд едва ли можно считать новым явлением. Однако, ускоренный технологиями и упакованный в приложения, он приобрел глянцевый блеск под новыми ярлыками: шеринговая экономика, совместное потребление, экономика свободного заработка (gig economy)». 3
Высокая безработица, конкуренция за рабочие места и низкая заработная плата ведут к прекаризации: к все более нестабильным гонорарам, условиям труда, а также к стремительному упадку рабочего класса. Новый термин «прекариат» был придуман для описания тех, кто страдает от сложившейся чрезвычайно неустойчивой занятости. Как поясняет далее Тhe New York Times:
«Если на этих рынках наблюдается прирост рабочих, трудовые экономисты объясняют это тем, что многие люди не могут найти стабильную работу и из-за этого чувствуют себя вынужденными браться за специальные задачи. По оценкам Бюро Статистики Труда, в июле 9,7 миллиона американцев были безработными, а еще 7,5 млн — частично занятыми, поскольку не могли найти работу на полный день…
От фрагментированного труда фрилансеров легче получить профит, чем от долгосрочной занятости — формируется новый класс зависимых чернорабочих, который характеризуется нестабильной занятостью и заработной платой. По аналогии с „пролетариатом“ экономист труда Гай Стэндинг называет его „прекариатом”.
Компании, пишет он, делегируют одноразовые задачи самому быстрому и самому дешевому подрядчику, настраивают работников друг против друга, сталкивая их в своеобразном отборочном трудовом матче».4
Пока выгоды экономики по запросу для потребителей продолжают красноречиво приукрашивать, выгоды для капиталистов здесь очевидны. Для бизнеса нет необходимости обеспечивать оплату больничных и отпускных или вносить свой вклад в национальное страхование и пенсионное обеспечение. Действительно, эта тенденция квалифицировать работников по найму как самозанятых уже имела место в Великобритании5, где их число росло с начала кризиса 2008 года и где профсоюзы боролись против фиктивной самозанятости в компаниях строительной отрасли, пытавшихся сократить стоимость рабочей силы за счет ее аутсорсинга и рекрутирования через агентства.
Что еще более важно, регистрируясь в индивидуальном порядке и взаимодействуя друг с другом лишь через порталы и приложения, рабочие экономики по запросу оказываются изолированными и атомизированными — их отрывают от коллектива и извлекают из среды, которая порождает и культивирует рабочие организации. Распыленные и дезорганизованные водители Uber и «таскеры» TaskRabbit представляют собой сырой материал для эксплуатации со стороны капиталистов. Как подчеркивает Тhe New York Times:
«Uber собрал более $1,5 млрд от инвесторов; Lyft — $333 млн; и TaskRabbit, $38 млн. Отчасти инвесторов привлекает то, что компании избавлены от необходимости создавать огромные фонды заработной платы персонала и что они эффективно функционируют в качестве трудовых брокеров».
Экономика по запросу, как и шеринг, не является революционной и прогрессивно развивающейся в рамках жизненного цикла капитализма, но это дистопия — еще одно характерное отражение уродливого лика дряхлой системы, подверженной кризисам.
С одной стороны мы наблюдаем соревновательную гонку рабочего с машиной, поскольку он постоянно находится перед угрозой «технологической безработицы» в результате автоматизации и развития IT. В одном из исследований ученые Оксфордского университета6 прогнозируют, что к 2034 году почти половина рабочих мест в развитых капиталистических странах исчезнет из-за автоматизации. В том числе вытесненными окажутся профессии белых воротничков7: бухгалтеров и агентов по недвижимости. В процессе создаются слои безработных: высокообразованная молодежь не может найти работу и поэтому вынуждена, в охоте за средствами к существованию, становиться на путь небезопасных и ненадежных занятий.
В статье на TechCrunch.com пишут:
«Мы стоим на распутье, где более образованные и менее опытные работники умственного труда встречаются один на один с потоком задач, предоставляемых рынком свободного заработка. Кажется, что сегодня переизбыток работников умственного труда предполагает только один вариант карьеры — стать фрилансером…
Так что же происходит, когда сверх-образованный и неопытный работник умственного труда включается в шеринговую экономику? Они подают нам трап в аэропорту либо доставляют по запросу корм для собак. По крайней мере, до тех пор, пока и это не автоматизировано».8
С другой стороны, наряду с конкуренцией между рабочим и технологиями, наблюдается интенсификация конкуренции между рабочими. И это две стороны одной медали: те, кто теряют работу из-за кризиса, а в дальнейшей перспективе и в результате автоматизации, — вынуждены конкурировать друг с другом. Следствием является постоянно растущая пропасть между супер-богатыми и остальными. Прекаризация вольных работников, нулевые контракты и частичная занятость — все это на 99% реальное будущее труда при капитализме.
Отчуждение и эксплуатация
С развитием сервисов по запросу с самозанятыми работниками, капиталисты создали ультимативную либертарианскую экономику: чистое соперничество между рабочими, которых с ложечки кормят мифами о том, будто их освободили от обязательств по контрактам с фиксированными графиками и установленными часами. И это правда, что некоторые молодые работники купились на эту риторику свободы и протеста, к которой прибегают капиталисты, господствующие при экономике по запросу. Но это отнюдь не является аргументом в пользу буржуазных либертарианских идей. Чаще всего образ жизни фрилансера предполагает обратное: отчуждение труда, которое возникает в результате механистичной работы внутри гигантских и обезличенных корпораций. Как объясняет NYT:
«Экономика свободного заработка обещает перспективу самоуправления и разнообразия для работников, принимающихся за различные задания по собственному выбору и создающих индивидуальные графики. Вместо этого они трудятся на благо какой-то безликой корпорации; они работают на своих лордов». 9
Вместо того, чтобы становиться еще одним винтиком в машине, люди хотят контролировать собственную жизнь — и очевидно не могут этого сделать, работая с 9 до 5 и продавая собственную рабочую силу крупным монополиям, которые в действительности контролируют общество. В этой связи решение — «выбор» — работать в экономике по запросу воспринимается некоторыми как акт восстания, как противостояние системе.
Но этот бунт является персональным и точечным, и как индивиды мы здесь бессильны. Пока одни из нас могут временно перебиваться предоставлением услуг и выполнением отдельных производственных задач, для подавляющего большинства на этом пути усиления конкуренции нет спасения. Фриланс не дает нам никакого реального контроля над жизнью до тех пор, пока банки и крупные предприятия остаются в частных руках и принимают важнейшие решения в жизни общества. И даже на индивидуальном уровне все, что делают самозанятые работники или фрилансеры — лишь попытка заменить господство и эксплуатацию отдельного рабочего отдельной компанией жизнью незащищенной и нестабильной, отягощенной острой конкуренцией.
В то же время наряду с отчуждением труда, шеринговая экономика и экономика по запросу способствуют нашему отчуждению друг от друга. Наше взаимодействие все чаще происходит через приложения, прайс-листы или профили. Маркс полагал, что такое отчуждение присуще обществу, в котором доминируют деньги и товары. Сейчас все человеческие отношения превращаются в денежные — становятся овеществленными или товарными.
Как отмечает анархистский антрополог Дэвид Грэбер, капитализм сегодня, кажется, характеризуется пролиферацией (быстрым распространением) абсурдных рабочих мест: бессмысленных, скучных, вызывающих головную боль, не играющих никакой социально значимой роли10. Однако с экономической точки зрения, как объясняет отвечает Грэберу The Economist, — такие рабочие места все же играют определенную общественную роль, в противном случае капиталистический бизнес не нанимал людей и не тратил бы деньги, оплачивая их труд без необходимости, поскольку это могло бы ударить по их прибыли11.
Некоторые из тех рабочих мест, которые Грэбер называет «абсурдными» относятся к сектору исключительно важному для капитализма в связи с конкуренцией и частной собственностью, к раздутому легальному сектору: реклама и маркетинг, финансовые дома и теневые фонды и т.д. Такие рабочие места и сферы определенно должны исчезнуть при социализме и, таким образом, время и труд были бы освобождены и направлены на научные исследования, здравоохранение, образование, зеленую энергию и другие аналогичные и важные потребности.
Это обилие абсурдных рабочих мест, полагают экономисты, демонстрирует немыслимый и запредельный уровень разделения труда, созданный современным капитализмом: производственные процессы разделены и разбиты на часто повторяющиеся и, по всей видимости, тривиальные задания. В рамках этого невероятного разделения труда рабочие до изнеможения и без интереса работают исключительно ради прибыли; ради прибыли их боссов, что ведет к растущему отчуждению труда, которое ощущают индивиды.
Как пишут Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологии»:
«…разделение труда дает нам также и первый пример того, что пока люди находятся в стихийно сложившемся обществе, пока, следовательно, существует разрыв между частным и общим интересом, пока, следовательно, разделение деятельности совершается не добровольно, а стихийно, — собственная деятельность человека становится для него чуждой, противостоящей ему силой, которая угнетает его, вместо того, чтобы он господствовал над ней. Дело в том, что как только появляется разделение труда, каждый приобретает свой определенный, исключительный круг деятельности, который ему навязывается и из которого он не может выйти: он — охотник, рыбак или пастух, или же критический критик и должен оставаться таким, если не хочет лишиться средств к существованию…» (Выделено нами)12
Однако при социализме, продолжают Маркс и Энгельс:
«…никто не ограничен исключительным кругом деятельности, а каждый может совершенствоваться в любой отрасли, общество регулирует все производство и именно поэтому создает для меня возможность делать сегодня одно, а завтра — другое, утром охотиться, после полудня ловить рыбу, вечером заниматься скотоводством, после ужина предаваться критике, — как я сам посчитаю нужным, — не делая меня, в силу этого, охотником, рыбаком, пастухом или критиком». (Выделено нами)13
Действительно, для некоторых обещание «разнообразия», «свободы» и «либерализации», которое дает экономика свободного заработка или по запросу, может даже отдаленно напоминать выше приведенные максимы Маркса и Энгельса о социализме с его возможностью делать сегодня одно дело, а завтра другое: охотиться утром, ловить рыбу во второй половине дня, пасти скот вечером, а после ужина заниматься критикой.
Но, как подчеркивает Энгельс в другой работе — «Развитие социализма: от утопии к науке»: скачок человечества из царства необходимости в царство свободы 14 возможен только когда общественная анархия в производстве заменится общественно-планомерным регулированием производства 15, и только тогда прекращается борьба за отдельное существование 16, только тогда человечество, выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие 17.
Только когда все человечество свободно, каждый из нас свободен в индивидуальном порядке. Только когда мы разработали демократический и рациональный план производства, то можем гарантировать каждому безопасное будущее: с домом, работой и достойной заработной платой. И только когда мы контролируем средства производства — технологии и общественные блага — только тогда мы действительно управляем собственной жизнью.
«Вся сфера жизненных условий теперь подвластна и подконтрольна человеку. Люди впервые становятся действительными и сознательными повелителями природы, поскольку они становятся господами своего собственного объединения в общество. Законы их собственных общественных действий, противостоявшие людям до сих пор как чуждые, господствующие над ними законы природы, будут применяться людьми с полным знанием дела и тем самым будут подчинены их господству. То объединение людей в общество, которое противостояло им до сих пор как навязанное свыше природой и историей, становится теперь их собственным свободным делом». 18
Почему сейчас?
Тот факт, что шеринговая экономика и экономика свободного заработка заняли ведущее положение после кризиса 2008 года — не случаен. Во-первых, как уже было отмечено выше, это связано с перенасыщением «резервной армии труда» и перманентной ямой массовой безработицы, которая, кажется, питается нескончаемым запасом дешевого труда самозанятых, от которого экономика по запросу всецело зависит.
Как отмечает Джефф Тэннери:
«Еще в 2008 г., когда рухнул рынок, и вакансий на полный рабочий день не осталось, у миллениалов по окончанию колледжа оставалось совсем немного возможностей для безопасного трудоустройства. У этой группы практически нет выбора, кроме как двигаться по стопам своих родителей либо начинать с самого низа карьерной лестницы, с рабочих мест, которые не соответствовали их степеням и интересам». 19
В то же время рос спрос на услуги «по требованию»: не потому что люди стали богаче или ленивее, а потому что почти не остается времени и возможности для комфортного отдыха. Несмотря на широкое распространение времясберегающих девайсов, мы более заняты, тревожны и загружены, чем обычно. Высокая производительность, сопряженная с автоматизацией и развитием технологий, означает большой профит для малочисленных элит, а не увеличение свободного времени для масс. Все преимущества, с точки зрения времени и денег, сконцентрированы «в верхах».
Повсюду работники едва сводят концы с концами, пытаясь интегрироваться в интенсивный темп и ритм жизни при капитализме, — настолько, что они готовы платить кому-то другому даже за самые элементарные услуги. Время стало роскошью для привилегированных. Отсюда и постоянное обращение к экономике по запросу со стороны простых людей.
В рамках шеринговой экономики очевидно, что затянувшийся кризис капитализма бременем ложится на плечи миллионов людей и дестабилизирует их образ жизни. Как следствие, люди вынуждены искать, «где дешевле» — альтернативные способы существования и потребления. Семьи рабочего класса, которые ранее попадали в зависимость от расширяющегося кредитного пузыря, чтобы сделать крупные покупки, теперь вынуждены арендовать (ах, простите, «шерить» — пользоваться совместно). Как отмечает Economist:
«Это, безусловно, не случайность, что многие арендные фирмы P2P (аренда у частных лиц без посредников) были созданы в период между 2008 и 2010 годами после глобального финансового кризиса. Некоторые видят в шеринге, с его мантрой „извлечения выгоды из собственности”, посткризисный антипод материализму и потреблению». 20
Для техно-утопистов стремительный подъем шеринга и экономики по запросу означает реализацию отличной идеи, мечты. Некоторые умные кодеры и восторженные предприниматели пошевелили мозгами, и — вуаля! — новая экономика родилась!
Однако очевидно, что технологии, на которых базируется шеринг и экономика по запросу, не просто даются свыше как манна небесная. Как марксисты, мы являемся материалистами и понимаем, что любые науки, идеи и технологии, которыми живет общество, могут работать лишь в пределах, заданных материальными условиями. Иными словами, чтобы овладеть какой-либо технологией, в обществе должны существовать материальные условия для роста и развития.
Типичным примером для иллюстрации этой точки зрения является паровой двигатель. Несмотря на заявления, что первый паровой двигатель изобрел шотландский инженер Джеймс Уатт, первым на самом деле был Герон Александрийский — древнегреческий математик. Однако паровой двигатель Герона, изобретенный на рубеже первого тысячелетия, был по сравнению с современным не более чем игрушкой.
В экономической системе, основанной на избытке рабов, инструменты для повышения производительности — такие, как паровой двигатель — не будут играть никакой роли. С развитием капитализма и наемного труда купле и продаже подлежат время и способности рабочего (а не сами работники, как это было в рабовладельческих формациях), поэтому существует стимул инвестировать в девайсы и технологии, увеличивающие продуктивность.
В случае шеринговой или экономики по запросу, как уже отмечалось выше, крах и кризис были необходимы для создания условий, в которых могли бы процветать эти новые бизнес-модели: массовая безработица, аскетизм и обнищание, растущее неравенство. В связи с этим стремительный подъем шеринговой экономики и экономики по запросу не является изобретением некого одиночного гения, как это хотели бы представить капиталисты, но это, опять же, — отражение безысходности, застоя и кризиса капиталистической системы.
«Прекрасное — в малом»
С развитием шеринга и экономики по запросу наблюдалось возвращение риторики «прекрасное — в малом», которая пользовалась популярностью в кризисные времена. Эта идея, принятая либеральной и мелкой буржуазией, предполагала, что экономика развивается не только за счет гигантских транснациональных корпораций, но также за счет меньшего, более инновационного бизнеса.
Развитие экономики Интернета и приложений, при которой старт-апы с минимальным числом сотрудников зарабатывают миллиарды, снова ввели принцип «прекрасное — в малом» в моду. Подобно американскому золоту, пронизывающему весь XIX век, сегодняшний день делают обещания, будто бы каждый подающий надежды молодой предприниматель может быстро сколотить состояние, а все, что для этого нужно — это отличная идея, заряд энтузиазма и смелость: мол, на этих вершинах зарыт их собственный золотой клад!
Однако подобные торжественные и эйфорические призывы слышны перед каждым очередным мыльным пузырем. Маркс в «Капитале» пролил свет на природу и динамику таких пузырей, проистекающих из анархической природы капиталистического рынка: новые рынки открыты; первопроходцы получают сверхприбыли в условиях отсутствия конкуренции; стадный инстинкт собирает множество инвесторов, боящихся пропустить тренд; сектор раздувается и становится избыточным; образуется излишек, а затем — и сопряженный с ним кризис, при котором капиталисты обнаруживают, что они чрезвычайно обременены долгами и не могут по ним заплатить, поскольку давали или брали деньги в долг в расчете на прибыль, которую они никогда не получат.
Таков паттерн каждого пузыря: от самых ранних зафиксированных случаев, таких как тюльпаномания в Голландии XVII века21, до современного кейса с американским сланцевым газом 22. Сегодня мы наблюдаем сосредоточение богатств в руках капиталистов, но без каких-либо перспектив для выгодных инвестиций: цены на фондовых биржах и суммы, инвестированные в старт-апы, становятся все более и более оторванными от реального состояния экономики.
Не нужно далеко идти за примером, чтобы обнаружить один из самых свежих случаев в индустрии высоких технологий: пузырь доткомов в начале нового тысячелетия — это пузырь, который взорвался и спровоцировал вслед за собой резкий экономический спад.
Сегодня новые компании, которые базируются на информационных технологиях, высоко ценятся и своей значительностью пускают пыль в глаза. Pinterest, WhatsApp, Snapchat и Instagram оценивали в 11, 19, 20, и 35 миллиардов долларов соответственно, и, тем не менее, они не приносят доход. Все симптомы нового технологического пузыря здесь налицо: снова отражение аномального перепроизводства, которое существует в мировом масштабе, а также нехватка действительно прибыльных предприятий, куда богачи могли бы вложить свои деньги.
Инвесторы, между тем, вкладывают деньги в шеринг или экономику по запросу. AirBnB и Uber, оцениваемые в 26 и 41 миллиардов соответственно, получили более 8 миллиардов 23 из инвестиционных фондов, не принося им прибыли. Все эти деньги были собраны от инвесторов, которым было обещано, что эти компании смогут закрепить свое устойчивое монополистическое положение и, в конечном счете, принесут сверхприбыли в ближайшем обозримом будущем.
На самом деле то, что такие компании как AirBnB и Uber должны фактически утвердиться в качестве монополий, сильный удар по парадигме «прекрасное — в малом». В индустрии технологий, которую так превозносили за динамически развивающиеся и быстро растущие старт-апы, все еще (как и в любом другом секторе) доминируют монополии. Google, Facebook и Amazon: эти узнаваемые бренды и гигантские транснациональные корпорации имеют почти монопольные позиции на соответствующих рынках. И, как это видно на примере покупки WhatsApp и Instagram компанией Facebook — большие компании в конечном счете поглощают малые.
То же самое можно сказать о шеринговой экономике. К примеру, автомобильная компания Zipcar — каршеринговая компания, пионер шеринговой экономики — в начале 2013 года была куплена корпорацией Avis — крупной транснациональной организацией, сдающей автомобили в аренду. Между тем, пока такие компании как AirBnB позиционируют себя как молодые платформы для обыкновенных людей, зарабатывающих немного денег на сдаче в аренду своих свободных комнат, — одно из исследований бизнеса AirBnB 24 в Нью-Йорке доказывает, что примерно 50% доходов AirBnB в «Большом Яблоке» (как иногда называют Нью-Йорк) получено от многократных объявлений арендодателей — владельцев нескольких квартир. Кроме того, три четверти бизнеса AirBnB представляет собой сдачу в аренду целых домов. И это явно не случай обыкновенных людей, дополнительно зарабатывающих на карманные расходы сдачей свободных комнат.
The Economist подчеркивает, что крупный бизнес доминирует в шеринге и «экономике по запросу»:
«То, что выглядит как новая революционная модель, вероятно, в конечном счете является лишь синтезом существующих моделей и объединяет укрепившихся на рынке игроков, как это случалось прежде. Тим О’Рейли — опытный исследователь Интернет-трендов из O’Reilly Media — полагает, что такая консолидация неизбежна. „Когда только-только приходят новые рынки, то они зачастую выглядят более демократично, однако ситуация в конце концов меняется. Идея персональной сдачи в аренду предпочтительнее обслуживания безликими компаниями, даже оставить прежнюю идеализацию шеринговой экономики“. (Выделено нами)25
Шеринг и экономика по запросу создают иллюзию децентрализации из-за их пиринговой природы, из-за аутсорсинга и привлечения труда самозанятых, из-за взаимодействия через приложения и программы; однако реальность такова, что на этих рынках по-прежнему доминируют монополии. Кроме того, хотя они и являются пиринговыми, однако здесь все еще необходим высокий уровень планирования и централизации, как и внутри любого крупного бизнеса: планирование производства внутри организации для повышения эффективности, снижения затрат и максимизации прибыли.
В этом состоит другое абсурдное противоречие капитализма: аномальный и энергозатратный с точки зрения труда, инфраструктуры и ресурсов уровень планирования внутри компании (все это во имя прибыли, конечно), и в то же время — полная анархия между компаниями, при которой распределение ресурсов в масштабе общества остается «невидимой руке» рынка.
Как и в любой ориентированной на прибыль компании, планирование и централизация, безусловно, осуществляются и в ведущих монополиях шеринга или экономики по запросу, таких как AirBnB и Uber; разница состоит лишь в том, что это планирование автоматизировано (благодаря интеллектуальному программному обеспечению и алгоритмам) и распределено в пространстве. План по-прежнему используется, просто его сложно определить или увидеть, поскольку все происходит не под одной крышей, как в случае завода или офиса.
Прежде всего, эти сервисы демонстрируют потенциал (и сами им обладают) для планирования всей экономики на рациональных и демократических началах, если только такие монополии будут переданы из частных рук в общественную собственность для коллективного пользования. Такие компании как AirBnB and TaskRabbit своим примером доказывают, что сегодня существуют технологии для реализации подлинно демократического плана производства, возможности для того, чтобы распределять блага и ресурсы общества эффективным и справедливым путем и для того, чтобы обычные люди могли непосредственно участвовать в политическом управлении, без потребности в бюрократическом государственном аппарате.
Повсеместно, как мы видим, наши жизни находятся во власти монополий; и эти гигантские транснациональные корпорации являются теми, кто принимает в обществе реальные решения. Подключение к сети Интернет, социальные медиа и смартфоны не смогли это изменить. Мы хотя и стали более связаны друг с другом сетевым способом, однако эти сети все еще принадлежат крупному бизнесу и управляются им. Достаточно взглянуть на медиа-индустрию26, чтобы заметить, что она находится в собственности олигархов, во власти всего нескольких компаний; чтобы признаться себе в том, что, несмотря на множество независимых блогов и т.д., всю информацию и новости мы до сих пор получаем от группы бандитов, таких как Murdoch&Co.
А между тем растет и углубляется неравенство, богатство концентрируется более, чем когда-либо прежде, о чем свидетельствуют последние отчеты27, которые показывают, что к концу 2015 в руках 1% сильнейших мира сего сосредоточено столько же богатств, сколько у всего остального населения Земли.
Эти ошеломляющие данные подтверждают анализ капитализма, представленный Марксом, согласно которому законы и динамика конкуренции непременно приводят к концентрации и централизации; и это — естественная тенденция свободного рынка, который превращается в свою монополистическую противоположность. Вопреки всем разговорам о том, что «прекрасное — в малом», в мире, кажется, по-прежнему прочно господствует большое.
Оригинал
Автор: Адам Бут
Перевод: Алёна Осипова