В одном из своих писем к американским товарищам в 1939 году Лев Троцкий писал: «Нигде рыночные концепции не укоренились так глубоко как в Соединенных Штатах, где про человека владеющего миллионом говорят, что он «стоит» миллион».
Эти слова, написанные более восьмидесяти лет назад, сегодня звучат не менее актуально применительно к всему миру, так как именно такое отношение мы обнаруживаем повсеместно. Невольно напрашиваются строки песни Rammstein «we’re all living in America» (рус. все мы живем в Америке), хоть это и будет грубым гиперобощением. Логическим следствием капиталистической глобализации и пропаганды становится такое положение при котором вся наша реальность, где бы мы не находились, оказывается пронизанной рыночными концепциями и воспринимаемой через их призму. Когда мы говорим о том, кто сколько стоит и воспринимаем все вокруг через товарную призму, то мы воспроизводим буржуазную идеологию в ее наиболее законченной и высшей форме – в форме товарного фетишизма.
Измерение чьей-либо «стоимости» по банковскому счету — лишь один из примеров безудержной коммодификации, которая произошла при капитализме. В этом смысле как никогда актуальна концепция Маркса, срывающая мистический покров с тех ложных буржуазных концепций которые, выдавая себя за нечто само собой разумеющееся, преломляют наше восприятие мира. Марксова критика и демистификация этих концепций имеет и важное политическое значение, так как на сегодняшний день самая серьезная угроза самой идее демократии заключена в сердце того как организована капиталистическая экономика во всем мире.
Сущность товарного фетишизма
В первом томе «Капитала», прежде чем он вводит понятие «товарный фетишизм», Маркс устанавливает характер товара как такового. Он указывает на двойственный характер товара: потребительную и меновую стоимость. Потребительная стоимость – это потенциальная потребность или конкретное применение, в которых товар служит некой полезной цели. По сути, это то, что некоторые экономисты характеризуют как полезность, принадлежащую конкретному товару. Меновая стоимость — это то, как оценивается товар в сравнении с другими товарами, на которые он мог бы быть обменен. Для Маркса это означало, что меновые стоимости принимают форму «обобщенного» товара и, таким образом, скрывают фактический универсально сопоставимый фактор (рабочее время и общественно необходимые затраты труда).
Он пишет непосредственно о товарном фетишизме в четвертом разделе первого тома «Капитала», начиная со следующего тезиса:
«На первый взгляд товар кажется очень простой и тривиальной вещью. Его анализ показывает, что это — вещь, полная причуд, метафизических тонкостей и теологических ухищрений»
Товарность настолько укоренилась в нашем обществе и образе жизни, что рассматривается как естественное фундаментальное положение или данность. Это положение заставляет людей думать о некой мистической внутренней стоимости товара, а не о стоимости человеческого труда приложенного к его производству. Фетишизм возникает когда человеческий труд, стоящий за производством товара, скрывается за ширмой обмена, происходящего между рыночными субъектами вплоть до конечного потребителя. Эту концепцию, хоть и не будучи способным к необходимым революционным выводам, вполне верно понял профессор Йоркского университета Р. Олбриттон когда писал: «товарный фетишизм относится к общественной ситуации, в которой люди взаимодействуют друг с другом в социальном плане не напрямую, а через посредничество вещей (денег и товаров)». Таким образом, «метафизическая тонкость», как описывает ее Маркс, представляет собой способ мистического исчезновения или сокрытия социальных отношений производства за ширмой рыночного обмена.
В повседневности такое восприятие формируется в том числе через наиболее обыденные мелкие акты. Придя в магазин мы должны внести определенную сумму денег за некоторый необходимый нам товар (например – хлеб). Через акт оплаты в нашем сознании как бы автоматически, самым непосредственным образом, устанавливается связь между деньгами и товаром, цена на который «определена обществом». Процесс непосредственного производства тут оказывается сокрытым от наших глаз. Мы видим сам желаемый объект, но не вложенный в него труд рабочих, обеспечивающих как непосредственное производство, так и доставку товара до потребителя (пекарей, технологов, грузчиков, водителей и т.д.)
За приобретаемыми в магазинах товарами мы не видим труда их производителей
Такое положение особенно актуально в условиях крупно-монополистической глобальной экономики. Следовательно, всепронизывающий фетишизм является тут неизбежным явлением. Общественное отношение нашего труда к труду других оказывается скрытым, замаскированным и низведенным к простому вещественному отношению между товарами и деньгами, о котором мы как правило не задумываемся. Будучи сами наемными работниками и потребителями, мы лишены возможности непосредственно видеть труд других производителей или условия производства в которых они находятся. Без серьезного исследования или непосредственной причастности, все это остается для нас в лучшем случае в области догадок той или иной степени точности. Кто произвел этот товар? В каких условиях? Как был оплачен его или ее труд? Был ли он оплачен вообще? Приносит ли эта работа счастье производителю? На эти вопросы вы никогда не получите ответов в супермаркете. «Плати-получай» (деньги-товар) — вот вся забота.
Маркс использует концепцию товарного фетишизма для критики основных экономистов своего времени – тех, кого он называет буржуазными экономистами. Он выступает против их общей веры в то, что капиталистическая экономическая система возникла органически из естественного состояния. Маркс иллюстрирует это, указывая на недостатки мысленного «эксперимента Робинзона Крузо», который обычно использовался политэкономами для аллегорического обозначения «естественного» развития рыночной системы. По сюжету Робинзон оказывается на острове и шаг за шагом строит рыночную экономику. Маркс, однако, указывает, что Робинзон имел с собой «часы, бухгалтерскую книгу, чернила и перо», а затем «как истый англичанин, начинает вести учет самому себе». Это означало, что у Робинзона было предвзятое представление о рыночной экономике, которое он затем пытается воссоздать. Маркс осуждает этих экономистов, показывая, что они придерживаются ложных предположений в своем рыночном фундаментализме и что эта аллегория явно не является «естественным» положением вещей.
Робинзон Крузо — излюбленная фигура классических политэкономов
Маркс также продолжает эту критику и объясняет свою концепцию товарного фетишизма в сопоставлении с феодализмом.
«Вместо нашего независимого человека мы находим здесь людей, которые все зависимы — крепостные и феодалы, вассалы и сюзерены, миряне и попы». (Капитал, том 1, глава 1, Товар)
Производство организовано в простой иерархии личных обязательств. Таким образом, нет скрытых общественных отношений. Маркс утверждает:
«…как бы ни оценивались те характерные маски, в которых выступают средневековые люди по отношению друг к другу, общественные отношения лиц в их труде проявляются во всяком случае здесь именно как их собственные личные отношения, а не облекаются в костюм общественных отношений вещей, продуктов труда». (Там же)
Итак, крепостные правильно приписывают производство и распределение товаров людям, а не мистическим механизмам рыночной системы. Маркс также приводит пример сельских патриархальных крестьянских семей и то, что они также имеют прямые социальные отношения. Это потому, что все, что производит семья, определяется их общественной функцией и, следовательно, не является товаром.
Маркс также углубляет свое объяснение товарного фетишизма по аналогии с царством религии:
«Здесь продукты человеческого мозга представляются самостоятельными существами, одарёнными собственной жизнью, стоящими в определённых отношениях с людьми и друг с другом. То же самое происходит в мире товаров с продуктами человеческих рук. Это я называю фетишизмом, который присущ продуктам труда, коль скоро они производятся как товары, и который, следовательно, неотделим от товарного производства» (Капитал, Товарный фетишизм и его тайна)
В капитализме, как и в религии, верующий подчинен неподвижной, непроницаемой, вездесущей системе. Идеология говорит им, что они не могут изменить «законы природы». В некотором смысле, «социалистический» Папа Франциск возмущается в сторону конкурирующего культа: «Поклонение золотому тельцу приняло новые бессердечные формы, превратившись в культ денег». Аналогия с религией иллюстрирует точку зрения Маркса о том, что капиталистическая система создана людьми, а не порождена неким неизменным естественным порядком, а поэтому ее можно разрушить.
Маркс указывал на глубокое структурное сходство религии и товарного фетишизма
Товарный фетишизм также подчеркивает некоторые аспекты свободы. Маркс использует этот термин, изображая альтернативу фетишизированному обществу:
«Наконец, представим себе, для разнообразия, союз свободных людей, работающих общими средствами производства и планомерно расходующих свои индивидуальные рабочие силы как одну общественную рабочую силу. Все определения робинзоновского труда повторяются здесь, но в общественном, а не в индивидуальном масштабе. Все продукты труда Робинзона были исключительно его личным продуктом и, следовательно, непосредственно предметами потребления для него самого. Весь продукт труда союза свободных людей представляет собой общественный продукт».
Фраза «союз свободных людей» предполагает, что в условиях рыночной системы люди несвободны. Экономисты-классики рассматривали рынок как источник свободы. Таким образом, согласно Марксу, при других экономических системах, таких как феодальная система, люди могут иметь определенную свободу благодаря своим прозрачным социальным отношениям, хоть и будучи притесняемыми иными способами. Здесь кроется отблеск и понимание возможности принципиально иного общества.
Тотальное отчуждение
Товарный фетишизм распространяется не только на капиталиста и потребителей, он также влияет на производителей. Они тоже оторваны от социальных отношений из-за фетишизма, присущего рыночной системе. Маркс обсуждает и расширяет это явление, используя термин «отчуждение» в «Экономическо-философских рукописях» 1844 года. Речь идет о ситуации когда порождения человеческого физического и умственного труда оборачиваются против самих непосредственных производителей и возвышаются (господствуют) над ними.
Маркс утверждает, что это отчуждение принимает несколько различных форм в капиталистической системе. Во-первых, сам процесс труда воспринимается не как потребность, а как навязанный капиталистом.
«Это не удовлетворение потребности в труде, а только средство для удовлетворения всяких других потребностей, но не потребности в труде. Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы» (Экномическо-философские рукописи 1844 г., «Отчужденный труд»)
В более общем смысле мы сталкиваемся с явлением отчуждения в виде совокупности общественно сотворенных безличных сил (от бюрократии до экономических учреждений) которые мы не можем контролировать, несмотря на свою принадлежность к обществу, эти силы сотворившему. В «Капитале» условия наемного труда описываются как отчужденные и самостоятельно противостоящие ему, а сам капитал как самостоятельная отчужденная общественная сила, стоящая против общества. Но если мы сможем преобразовать все общественное здание и, самое главное, наши экономические отношения так, чтобы рабочие могли коллективно, организованно и демократично контролировать производство, то и сам труд окажется преобразованным в самоценную для каждого деятельность. Он станет способом осуществления нашего индивидуального творчества и нашим вкладом в общественное достояние и богатство, не средством к существованию, но самой сутью нашего бытия. Но пока существует капитализм, труд неизбежно будет отчужденным.
В «Экономическо-философских рукописях» Маркс выделяет несколько форм отчуждения. Первая – отчуждение трудящихся от результатов их труда. Производимое не принадлежит им, следовательно, им малоинтересны какие-то особые свойства того, что они производят, значение имеет лишь тот факт, что они получают за это заработную плату.
Вторая форма – отчуждение рабочих от труда. В основном они не контролируют собственную трудовую деятельность, а она, в свою очередь, не служит их собственным целям или планам.
Третья форма — это отчуждение от того, что Маркс (по аналогии с Фейербахом) называет «родовым бытием», то есть от тех качеств, которые делают нас полноценными людьми. От других видов нас отличает способность к занятию свободным, созидательным, творческим трудом. Отчужденная капиталистическая форма труда низводит нас до уровня низших животных.
Начиная с Декарта, философы обычно рассматривали способность к рациональному мышлению как основное свойство, отличающее человека от прочих животных. Но для Маркса применение рациональной, сознательной мысли к производственной деятельности отличает нас от других живых существ. В «Немецкой идеологии» он указывает:
«Людей можно отличать от животных по сознанию, по религии — вообще по чему угодно. Сами они начинают отличать себя от животных, как только начинают производить необходимые им средства к жизни…».
В отличие от прочих видов, мы можем умозрительно «сделать шаг в сторону» от чистого выполнения необходимой нам для выживания деятельности, сознательно оценивать и совершенствовать её. Животное, напротив, является единым целым с деятельностью, которую оно осуществляет для собственного индивидуального выживания и продолжения существования вида.
Однако в условиях капитализма труд не имеет возможности для реализации этой специфической человеческой функции. Современный способ производства фактически низводит человека до животного и тут Маркс весьма характерно отмечает, что:
«В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций – при еде, питье, в половом акте…»
Капиталистические отношения производства отчуждают человека от его собственного тела, от природы вне его, от его духовной сущности и человеческого существования.
Конечная, четвертая, форма отчуждения, проистекающая из трех вышеуказанных — отчуждение трудящихся друг от друга, отчуждение между людьми. Будучи подталкиваемыми нуждой выживания или идеологией, рабочие конкурируют друг с другом, воспринимая друг друга отчужденно, не как солидарный класс, но как индивидуальных соперников. Ещё более очевидно отчуждение между рабочими и буржуазией – сколько бы ни звучали консервативные заклинания «народного единства», сколько бы ни совершалось либеральных попыток начальника стать «приятелем» по отношению к подчиненному. Здесь отчуждение работает как горизонтально (в рамках класса), так и вертикально (между классами). С потерей прозрачных социальных отношений люди теряют шанс ощутить общечеловеческое начало. Динамика капитализма создает ситуацию, когда люди больше не работают совместно, а соревнуются друг с другом за рабочие места. Это настраивает рабочих друг против друга, что снижает заработную плату. Такая форма отчуждения выгодна собственникам капитала: они становятся богаче, а рабочие — беднее.
Отчуждение рабочих друг от друга понуждает их к разрушительной конкуренции
Как нельзя лучше Маркс подводит черту под утратой нами не только свободы, но и самих себя в условиях капитализма, следующими строками:
«Подобно тому как в религии самодеятельность человеческой фантазии, человеческого мозга и человеческого сердца воздействует на индивидуума независимо от него самого, т. е. в качестве какой-то чужой деятельности, божественной или дьявольской, так и деятельность рабочего не есть его самодеятельность. Она принадлежит другому, она есть утрата рабочим самого себя».
Маркс утверждает, что люди еще более отчуждены при капитализме, потому что разрыв между буржуазной общественной реальностью и скрытым в ней потенциалом сегодня намного выше, чем в прежних обществах. Капитализм создал богатство и технологии, которые могли бы позволить каждому вести полноценную, наполненную осмысленностью жизнь. Это дает нам представление о том, какими могут быть наши жизни – не просто воображаемые, а действительные. В то же время, капитализм отказывает нам в этом, ибо все мы не свободны от частной собственности и эксплуатации, все мы не свободны от отчуждения. Решение заключается не в том, чтобы броситься в прошлое мыслимое из перспективы противоречий современности, а в том, чтобы реализовать потенциал, который теперь доступен для нас путем трансформации общества через наше сознательное коллективное действие – через революционный скачок человечества к коммунизму.
Либеральная демократия и похоронные бюро
Если товарный фетишизм лежит в основе нашего общества, то это не может не иметь конкретных политических последствии. В первую очередь в форме эрозии и разрушения того, что в течение десятилетий считалось якобы естественным спутником капиталистических отношений – демократии.
Во-первых, едва ли можно действительно определить, насколько действительно демократичным является общество, если люди не видят реальных процессов в экономике. Во-вторых, отчуждение рабочего класса ведет к усилению поляризации и неравенства в обществе. Это неравноправное поляризованное общество, характеризуется непрерывным нарастанием отчуждения простых людей от их правительства, от власти.
Двумя крайними формами выражения этого отчуждения является с одной стороны апатия и деполитизация, когда огромная масса людей не верит что они способны на что-то повлиять и что-либо сознательно изменить в общественном порядке и отношениях власти. С другой стороны, крайней формой того же явления становится спонтанный бунт без какой-либо сознательной программы, рожденный тем же самым общественным тупиком. Отчужденное, фетишизированное население вряд ли сможет прорваться сквозь пелену мистификаций, скрывающих социальные отношения. Для истинно демократического общества эту завесу необходимо вскрыть, демистифицировать, разрушить и заменить иной, пролегающей за границами буржуазной либеральной демократии, системой, которая предполагает подлинные социальные отношения и равенство. Согласно Марксу, это «союз свободных людей, работающих общими средствами производства и планомерно расходующих свои индивидуальные рабочие силы как одну общественную рабочую силу».
Усиливая неравенство, капитализм неизбежно уничтожает демократию
Интересно взглянуть также и на то, как товарный фетишизм проявляет себя в той области общественной жизни, где сама жизнедеятельность человека находит свою конечную точку – похоронной индустрии. Тут, быть может, мы не найдем лучшего примера где-либо, нежели в США.
Похоронная индустрия возникла в Соединенных Штатах в конце девятнадцатого века. Постепенно она стала крайне профессионализированной. Похоронные бюро превратились в поставщиков целого комплекса разнообразнейших услуг, связанных с погребением тел покойников.
Растущая коммодификация отрасли привела к критике со стороны защитников прав потребителей в середине двадцатого века. Джессика Митфорд в своей книге «Американский стиль смерти» описывает несколько факторов, которые позволили похоронным службам злоупотреблять своими клиентами. Во-первых, покупатель может быть психологически охвачен горем и неуверенностью в том, что он должен делать. Во-вторых, покупатель, скорее всего, не осведомлен о более доступных вариантах похорон. В-третьих, покупатель, скорее всего, столкнется с необходимостью быстрого принятия решений. Это лишь некоторые из факторов, которые позволили хищнической похоронной индустрии расцвести в Соединенных Штатах в середине прошлого века. Митфорд утверждает, что «расходы на похороны являются третьими по величине расходами после дома и машины в жизни обычной американской семьи». Скромная смерть считается «недостойной».
Не лучше дело обстоит в настоящие дни. Во-первых, произошло появление крупных корпораций по оказанию похоронных услуг, что свидетельствует о тенденции рынков к монополизации (концентрация капитала). Одним из примеров этого является SCI (Service Corporation International), которая имеет более 1000 похоронных франшиз в Северной Америке. Директора похоронных бюро также стали все чаще использовать бренды для обозначения «личности» умершего. Они предлагают людям возможность «заменить труп логотипами компаний и лайф-стайл иконами». «Ты – то что ты потребляешь» — теперь не только прижизненно, но и посмертно. Бренд Пепси (вот уж действительно «бери от жизни все»), Мерседес, Патек Филипп или Apple на могильных плитах – вот кричащее свидетельство всепроникающего характера товарного фетишизма. Применительно к России невольно вспоминаются плиты на могилах «новых русских», где усопшие изображены с мобилой в руках опоясанных Ролексом, а рядом – их дорогая «тачила».
Ничего необычного — просто товарный фетишизм
Концепция товарного фетишизма показывает, как социальные отношения, лежащие в основе товаров, затемняются отношениями между товарами. Похоронная индустрия в Соединенных Штатах — всего лишь один пример повсеместного приписывания мифических сил товарам.
Прошло более 150 лет с тех пор, как Маркс писал о товарном фетишизме, но мистификации актуальны и сегодня. Все превращено в товар, включая нашу жизнь и нашу смерть. Скрытые, отчужденные общественные отношения в рыночной системе продолжают господствовать над нашей жизнью, превращая нас в товары. Маркс прав в своей концепции, что демократия в капиталистической системе является – в конечном счете и c известными оговорками – фикцией. В обществе пронизанном отчуждением наши жизни были и будут подчинены господствующей элите.
При этом, с каждым годом капитализм как экономическая система все более обнаруживает свою несостоятельность и банкротство. Эту систему невозможно починить. Ее можно только смести революционным путем.
Марат Вахитов