Каким образом мы познаем мир? Существует ли вообще реальный мир за пределами наших чувств? И если да, то как мы с ним соотносимся? В этом важном теоретическом материале редактор сайта marxist.com Алан Вудс встает на защиту материализма от идеализма, мракобесия и постмодернистского субъективизма, снискавшего популярность в сегодняшних университетских кампусах.
Иосиф Дицген однажды сказал, что официальная философия — не есть наука, но предохранительная мера против социализма. И он был совершенно прав. С каким бы негодованием ни отрицали это профессиональные философы, именно их защитники нынешнего порядка видят своими союзниками в борьбе против марксизма. Особенно ярко проявилось это в период холодной войны, когда ЦРУ использовало философию и искусство как оружие против коммунизма, верно это и для сегодняшнего дня.
С тех пор, как марксизм превратился в значимую силу, бросающую вызов существующему порядку, политическая элита находилась в состоянии непрекращающейся войны со всеми аспектами марксистской идеологии, начиная с диалектического материализма. Само упоминание марксизма гарантированно вызывает в таких кругах предсказуемую реакцию: «устарелый», «ненаучный», «давно опровергнутый», «метафизика» и тому подобные избитые и утомительные эпитеты.
Не только Маркс и Энгельс являют собой нежелательных персон для священных залов философских факультетов, но и бедный старый Гегель, которого когда-то провозглашали лучшим в своем роде философом, становится жертвой весьма постыдного заговора молчания.
Такая ситуация — не есть лишь отражение невежества и предрассудков (хотя и те и другие имеются в избытке). В дело вовлечены материальные интересы — все, кроме самых стойких быстро приходят к тому, что неразумно обижать тех, кто предоставляет им гранты и контролирует их академическую карьеру.
Очевидно также, что постмодернистская академическая шайка не любит напоминаний о том, что было когда-то время, когда философы действительно могли сказать что-то глубокое и важное о реальном мире.
Важность теории
Уже в работе «Что делать?» Ленин указывал:
Без революционной теории не может быть и революционного движения. Нельзя достаточно настаивать на этой мысли в такое время, когда с модной проповедью оппортунизма обнимается увлечение самыми узкими формами практической деятельности.
Он добавлял далее, что «роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией».
И одним из важнейших вкладов в марксистскую теорию, несомненно, является «Материализм и эмпириокритицизм».
Работу над этим классическим марксистским произведением Ленин начал в феврале 1908 года. Происходило это в разгар периода реакции, наступившего после поражения Московского восстания в декабре 1905 года. Рабочий класс был истощен. Крестьянское восстание, которое как надеялся Ленин принесет революционное возрождение, началось слишком поздно. Инициатива перешла к царскому режиму, начавшему свое наступление.
Последовала волна самой черной реакции, продолжавшаяся несколько лет. Массовые аресты, внесудебные казни и безжалостное подавление любой оппозиции подкосили движение. Марксисты (известные тогда как социал-демократы) подверглись жесточайшим гонениям. Их лидеров выслеживали, отправляли в тюрьмы, ссылали в Сибирь или казнили. Тысячи были убиты без всякого суда.
Данное поражение оказало глубокое деморализующее воздействие на движение, в особенности на интеллигенцию, сочувствовавшую революции, когда та находилась на подъеме, но начавшую отворачиваться от нее с возобладанием реакции. Настроения пессимизма захлестнули мелкобуржуазные слои.
Происходящее нашло свое выражение в общем чувстве безысходности, в тенденции отказа от классовой борьбы и обращения внутрь себя, в поиске новых идей и панацей, в том числе мистических и полурелигиозных идей («богостроительство»). Именно такую обстановку необходимо держать в уме, чтобы понять действительное значение борьбы Ленина против философского ревизионизма.
Примерно в то же время субъективный идеализм Рихарда Авенариуса и Эрнста Маха стал модным среди части интеллигенции в России, будучи созвучен с преобладавшими тогда настроениями подавленности, пессимизма и мистицизма.
Социалистическое движение не имело иммунитета от подобного развития событий, и часть его начала идти на уступки махизму. Процесс контрреволюции в том числе и таким образом затрагивал сферу идей.
Мелкая буржуазия и революция
Сходная картина регулярно наблюдалась после побежденных революций. Как только революционное движение сталкивается с неудачами, мы видим длинную вереницу впавших в депрессию интеллектуалов. Один за другим они сбиваются с ног в неприличной поспешности для того, чтобы бросить движение и удалиться в безопасное место для продолжения своих штудий.
Интеллигенция являет собой весьма точный барометр переменчивых настроений мелкой буржуазии. Как промежуточный слой, стоящий между пролетариатом и буржуазией, она представляют собой нестабильный по своему существу социальный слой, постоянно колеблющийся между этими двумя великими общественными полюсами.
Интеллигенция, склоняющаяся к рабочему классу и революционному социализму, всегда оказывается крайне нестабильным, шатким и ненадежным союзником. Когда рабочий класс движется в революционном направлении, часть мелкобуржуазной интеллигенции может испытывать экстатическое настроение энтузиазма, но подобные колебания настроения способны весьма скоро превратиться в свою противоположность.
Теряя веру в силу рабочего класса, интеллигенция поддается натиску реакции и смещается вправо. Идеалы коллективной борьбы уступают место поиску индивидуальных решений общественных проблем. Субъективизм, релятивизм и агностицизм, другими словами, философский идеализм, начинает набирать силу.
Для объяснения причин случившихся поражений они выдумывают всевозможные причудливые идеи. В своих неудачах они всегда винят рабочий класс. И неизменно начинается болтовня о необходимости «новых идей» и «свободы критики», дабы положить конец «удушающей ортодоксии» (марксизму), которая, по их мнению, и подвела их.
«Свобода критики»
В России в период между 1906 и 1908 годами вышла целая серия книг и статей, написанных Александром Богдановым, Анатолием Луначарским и В.А. Базаровым, а также другими левыми интеллектуалами, например, меньшевиком Павлом Юшкевичем и главным теоретиком партии эсеров, Виктором Черновым. Главный посыл этих работ заключался в том, что марксизм «устарел». Его необходимо было обновить, наполнив «новейшими» открытиями, сделанными Махом и Авенариусом.
Марксизм, однако, представляет собой целостное и гармоничное мировоззрение. Отнюдь не набор хороших идей, каждую из которых можно менять по своему желанию. Так называемые «незначительные корректировки» на практике означали полное отрицание марксизма и его материалистической философии.
Идеи эти, будучи ошибочными в корне своем, начинали находить отклик в рядах большевиков, даже на руководящем уровне. Богданов на том этапе представлял собой одного из наиболее видных деятелей большевистского ЦК, был членом редакционной коллегии большевистской газеты «Вперед». В период, предшествовавший революции 1905 года он и те другие, что следовали его философской линии, сыграли выдающуюся роль. Также он укреплял свою позицию эксперта по вопросам философии.
Однако хорошая начитанность в области философии не обязательно дает хорошее ее понимание. Богданов и его последователи неоднократно показывали, что их понимание марксистской теории было узким и чрезвычайно поверхностным, тяготеющим к жестким схемам и формулам. Они продемонстрировали совершенное непонимание марксистской философии: диалектический метод был им чужд, что впоследствии привело их к серии ошибок ультралевого характера в области тактики.
Как и другие ревизионисты до них (и после них), большевистские махисты призывали к «свободе критики». Они настаивали на том, что не выступают против марксизма, а просто хотят «обновить его» в соответствии с «последними открытиями» в области науки и философии.
Но это была всего лишь уловка и отвлечение от того факта, что они отходили от марксизма и хотели увлечь партию за собой. Ленин очень ясно говорил об этом:
Тов. Сажин… требует, чтобы «членам партии» была «обеспечена» «полная свобода их революционной и философской мысли».
Это — лозунг насквозь оппортунистический. Во всех странах подобный лозунг изнутри социалистических партий выдвигался только оппортунистами и не означал на деле ничего иного, кроме «свободы» развращения рабочего класса буржуазной идеологией. «Свободы мысли» (читай: свободы печати, слова, совести) мы требуем от государства (а не от партии) наравне с свободой союзов. Партия же пролетариата есть свободный союз, учреждаемый для борьбы с «мыслями» (читай: с идеологией) буржуазии, для защиты и проведения в жизнь одного определенного, именно: марксистского миросозерцания… одни «впередовцы» всей душой хотят тащить пролетариат назад, к идеям буржуазной философии (махизм), другие же равнодушны к философии и требуют лишь «полной свободы»… для махизма. (В. Ленин, О фракции «Впередовцев», 1910 г.)
Библия сообщает нам, что нет ничего нового под солнцем. И действительно, ничего нового не было ни в идеях Маха и Авенариуса, ни в претензиях русских махистов на обновление марксизма. Те же Маркс и Энгельс вели неоднократное наступление против идеалистического ревизионизма, самый известный случай — полемика Энгельса против Евгения Дюринга.
На протяжении всей истории революционного рабочего движения время от времени некоторые умные люди выступали с заявлениями о желании обновить марксизм. Именно к таким людям относился Богданов и его единомышленники. На практике же эти элементы отражали давление враждебных классов.
Рабочий класс не существует в вакууме; его окружают иные классы и социальные слои, чье мировоззрение может найти отражение в рабочем движении. Следовательно, классовая борьба — не только экономическая и политическая борьба, но и не менее важная борьба в области философии, как неоднократно подчеркивал Ленин.
Борьба Ленина против ревизионизма
Ленин никогда не скрывал своих разногласий с Богдановым по философским вопросам. Но в течение нескольких лет он был готов сотрудничать с ним и использовать иные его умения во благо партии. Однако, как только Ленин осознал, что происходят систематические попытки подорвать философские основы марксизма, он объявил войну махистам. Он начал решительную борьбу в защиту фундаментальных идей марксизма от ревизионизма. Высшим выражением этой борьбы стала публикация в 1909 году работы «Материализм и эмпириокритицизм». Тогда же Ленин писал Максиму Горькому, бывшему близким другом Богданова и Луначарского, и симпатизировавшему некоторым из их взглядов:
Теперь вышли «Очерки философии марксизма» [серия статей, вышедшая по итогам симпозиума, организованного Богдановым и его союзниками — прим. АВ]. Я прочел все статьи, кроме суворовской (ее читаю), и с каждой статьей прямо бесновался от негодования. Нет, это не марксизм! И лезут наши эмпириокритики, эмпириомонист и эмпириосимволист в болото. Уверять читателя, что «вера» в реальность внешнего мира есть «мистика» (Базаров), спутывать самым безобразным образом материализм и кантианство (Базаров и Богданов), проповедовать разновидность агностицизма (эмпириокритицизм) и идеализма (эмпириомонизм), — учить рабочих «религиозному атеизму» и «обожанию» высших человеческих потенций (Луначарский), — объявлять мистикой энгельсовское учение о диалектике (Берман), — черпать из вонючего источника каких-то французских «позитивистов» — агностиков или метафизиков, черт их поберет, с «символической теорией познания» (Юшкевич)! Нет, это уж чересчур. Конечно, мы, рядовые марксисты, люди в философии не начитанные, — но зачем уже так нас обижать, что подобную вещь нам преподносить как философию марксизма! Я себя дам скорее четвертовать, чем соглашусь участвовать в органе или в коллегии, подобные вещи проповедующей. (В. Ленин, Письмо М.Горькому от 25 февраля, 1908 года)
Это вовсе не было дискуссией об отвлеченных философских доктринах. Происходила борьба за душу революционного движения. Ленин очень ясно понимал, что в действительности несли с собой нападки со стороны махизма: «…у нас находятся люди, желающие, чтобы их принимали за марксистов, и несущие в массы философию, вплотную подходящую к фидеизму» (В. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм).
Материализм и идеализм
Основные контуры марксистской философии (диалектического материализма) были обрисованы Фридрихом Энгельсом в таких работах как «Анти-Дюринг» и «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии». Там Энгельс пишет, что материализм и идеализм представляют собой фундаментальные течения в философии. В своей книге Ленин объясняет разницу между этими двумя философскими течениями.
Материализм берет природу за первичное, дух — за вторичное, на первое место ставит бытие, на второе — мышление. Идеализм поступает обратно. Это коренное различие «двух больших лагерей», на которые делятся философы «различных школ» идеализма и материализма, Энгельс ставит во главу угла, прямо обвиняя в «путанице» тех, кто в ином смысле употребляет выражения идеализм и материализм. (Там же)
Борьба Ленина заключалась прежде всего в том, чтобы пролить свет на фундаментальное различие между идеализмом и материализмом и внести ясность в подлинное значение махизма, который, по своей сути, представлял собой не что иное, как одну из форм идеализма. Он безжалостно нападал на русских махистов за их «бунт на коленях» и требовал от них «открыто, прямо, решительно и ясно «рассчитаться» с покинутыми взглядами» (Там же).
Как это обычно бывает с ревизионистами, Богданов и Луначарский пытались замаскировать свой разрыв с марксизмом серией недобросовестных приемов и уловок. Но Ленин безжалостно сорвал с этого маску, обнажив реакционное идеалистическое содержание, находившееся под ней.
Данная книга шаг за шагом, слой за слоем обличает идеализм во всех его проявлениях. Так же обстоятельно, как и Энгельс давал ответ на идеи Дюринга, Ленин подробно цитирует философские сочинения русских махистов, равно как и сочинения других исследователей и философов.
Некоторые люди жалуются, что книгу Ленина тяжело читать. Может быть и так. Но единственный способ ответить на ошибочные идеи, не будучи обвиненным в искажении или непонимании, — точно процитировать написанное слово в слово. Именно так поступает Ленин, и никто не может пожаловаться на то, что он несправедливо относится к своим оппонентам.
Но именно по этой причине он имел право вынести им самый суровый приговор, что он без колебаний и сделал. Он называет их безголовцами и прочими эпитетами, которые обычно не услышать в семинарских комнатах университетов. Но, как мы прекрасно знаем, там тоже нет недостатка в безголовцах, даже если никто и не осмеливается называть их по имени.
Цель Ленина была очень проста: выявить подлинное различие между марксистским диалектическим материализмом и субъективным идеализмом махистов. Это удалось ему сделать блестящим образом.
Анализируя различные оттенки и выражения махизма на международном уровне, Ленин подчеркивал, что «на каждом философском вопросе, поставленном новой физикой, мы прослеживали борьбу материализма и идеализма» (Там же). Он сумел показать следующее::
За кучей новых терминологических ухищрений, за сором гелертерской схоластики всегда, без исключения, мы находили две основные линии, два основных направления в решении философских вопросов. Взять ли за первичное природу, материю, физическое, внешний мир — и считать вторичным сознание, дух, ощущение (- опыт, по распространенной в наше время терминологии), психическое и т. п., вот тот коренной вопрос, который на деле продолжает разделять философов на два большие лагеря. (Там же)
Ленин настолько серьезно относился к этой идеологической борьбе, что был готов порвать со всем руководством большевистской фракции по этим вопросам. Раскол произошел в 1909 году, когда Ленин предпочел порвать с Богдановым и Луначарским, чем пойти на малейшие уступки их ревизионизму в философии, их сектантскому формализму и ультралевой политике. Произошло это после почти двух лет внутренней борьбы. Однако к моменту раскола Ленину удалось склонить большинство партии на позиции диалектического материализма, Богданову и махистам же пришлось уйти.
Идеализм и религия
Материализм отвергает представление о том, что разум и сознание есть нечто отдельно стоящее от материи. Мысль — это всего лишь способ существования мозга, который, как и сама жизнь, является лишь материей, организованной определенным образом. То, что мы называем разумом — это общая совокупность работы головного мозга и нервной системы. Но, с точки зрения диалектики, целое представляет собой нечто большее, чем просто сумму отдельных частей. Такая точка зрения согласуется с открытиям науки, которые постепенно раскрывают принципы и тайны функционирования головного мозга.
Напротив, идеализм упорно представляет сознание как некую «тайну», как нечто, недоступное нашему пониманию. Происходит мистифицирование физической и причинно-следственной связи между думающим разумом и человеческим телом. Так называемая проблема «разума и тела» возникает из-за того, что ментальные феномены представляются качественно отличными от физических тел, с которыми они, однако, представляются связанными. Последовательный материализм, однако, стоит на той позиции, что разум и тело имеют единую природу.
Идеалистическое направление в философии по крайней мере так же старо, как Платон и Пифагор, которые рассматривали физический мир как плохую имитацию совершенной идеи (формы), существовавшей до возникновения мира. Эта точка зрения очень хорошо согласуется с корыстными интересами религиозного лобби, активно защищающего все, что только можно взять на защиту из первобытных предрассудков о душе, жизни после смерти и прочей религиозной чуши, накопившейся у человека с самых древних первобытных времен. За респектабельным фасадом философского идеализма скрывается религия и суеверия. Предполагается, что Вечная и Непорочная Душа заперта внутри грязного, несовершенного и недолговечного материального тела, и стремится к освобождению в момент смерти, когда мы «отдадим дух» и отправимся в Рай (если повезет).
На протяжении истории религия являла собой барьер на пути развития науки. Церковь враждебна продвижению знания, потому что каждый шаг вперед науки устраняет очередную основу религиозных суеверий. Религия основывается на слепой вере, не на знании. Она опирается на страх неизвестного, тем самым неизвестное является ее главнейшим союзником. Вот почему всякая религия опирается на мистицизм, обскурантизм, чудеса и пр.
Церковь пыталась преградить путь прогрессу и науке огнем инквизиции, но безуспешно. Шестнадцатый и семнадцатый века были периодом, когда философия еще сохраняла всю свою силу. Ее идеи имели значение, не так как в настоящее время. Философия действительно была наукой и философией науки. В этом дивном новом мире, казалось, богу просто нет места.
Исаак Ньютон, теист, отводил богу особую роль во вселенной, действующей по его представления как “часовой механизм” — роль того, кто придает ему первоначальный импульс. Но после этой элементарной задачи Всевышнему более ничего не нужно было делать до конца времен. Такая новая философия давала основу для атеизма, и защитники веры это прекрасно понимали.
Наиболее резким противником материализма в то время был Джордж Беркли (1685–1753). Беркли был англичанином, ставшим епископом поселка Клойн, что в Ирландии. В качестве окончательного и бесповоротного ответа материализму он утверждал, что самой материи не существует и что мир возникает только тогда, когда за ним наблюдают. Он нападал с критикой на концепцию материи на том основании, что она настолько полна противоречий, что бесполезна для поиска новых знаний.
Ленин ясно показывает взаимосвязь между идеалистической философией и клерикализмом, подробно цитируя работы епископа Беркли и других приверженцев церкви:
На основе учения о материи или о телесной субстанции, — говорит он, — воздвигнуты были все безбожные построения атеизма и отрицания религии… Нет надобности рассказывать о том, каким великим другом атеистов во все времена была материальная субстанция. Все их чудовищные системы до того очевидно, до того необходимо зависят от нее, что, раз будет удален этот краеугольный камень, — и все здание неминуемо развалится. Нам ни к чему поэтому уделять особое внимание абсурдным учениям отдельных жалких сект атеистов. (Там же)
Как мы видим из вышесказанного, епископ Беркли разработал свой субъективный идеализм как ответ на то, что он считал материалистическим атеизмом Ньютона и других ученых его времени. Он отвергал исчисление бесконечно малых Ньютона и Лейбница, потому что признание бесконечной делимости «реального пространства» противоречило базовым постулатам его философии.
Он ловко использовал аргументы эмпиризма для опровержения материализма и защиты религии. Делал он это совершенно сознательно, чтобы бороться с атеизмом, который, как он чувствовал — совершенно верно, чувствовал — набирал силу в результате прогресса науки.
Епископ Беркли очень изобретательно показал, как логика эмпиризма, доведенная до предела, приводит нас к выводу, что мы не можем доказать существование физического мира, существующего независимо от наших (моих) чувств. Исходя из неопровержимого утверждения «Я интерпретирую мир через свои чувства», он пришел к выводу, что я не могу знать ничего, кроме своих ощущений.
Вместо утверждения Локка «Nihil est in intellectu quod non sit prius in sensu» («В разуме нет ничего, чего не было бы сперва в чувствах»), Беркли утверждал: «esse est percipi», то есть «быть значит восприниматься». Вещи могут существовать лишь постольку, поскольку они ощущаются. Поэтому нельзя с уверенностью сказать, что мир существует вне моего чувственного восприятия. Такое философское учение, где субъект определяет бытие, называется субъективным идеализмом.
Но в случае Беркли имелся роковой изъян. Неизбежная логика его аргументов — солипсизм, то есть признание существования только одного меня. Поскольку мое чувственное восприятие определяет бытие, следовательно, я не могу доказать существование чего-либо, кроме самого себя. Но если все так, то при чем здесь бог? Без сомнения, он тоже должен быть плодом моего воображения — лишь еще одним «чувственным содержанием»!
Беркли не был дураком. Как мы увидим, он хорошо сознавал этот неудобный факт, который он пытался обойти, постулируя о существовании множества духовных субстанций, а также «космического разума» (бога).
Данная дилемма была предметом одного забавного лимерика:
Жил да был молодой человек, который сказал:
«Богу должно показаться чрезвычайно забавным,
Если он обнаружит, что это дерево
Продолжает существовать
Даже тогда, когда нет никого во дворе».
Ответ:
«Дорогой сэр,
Ваше удивление странно:
Я всегда во дворе,
И вот почему дерево
Будет существовать,
Наблюдаемое
Вашим покорным слугой Богом.»
(R. Knox, God in the Quad)
Стихотворение это забавно и гениально, но представляет серьезный интерес только для тех, кто чувствует необходимость призвать невидимого Духа, чтобы доказать, что дерево, на которое мы смотрим, действительно существует. Однако, что необходимо продемонстрировать, так это не реальность дерева, которое мы все можем видеть, а невидимого Духа, которого мы, по определению, видеть не можем.
Теория познания
Теория познания — также известная как эпистемология — занимает центральное место в истории философии и стоит в центре различий между философским материализмом и идеализмом.
Вопрос соотношения субъекта и объекта привлекал внимание философов на протяжении веков. Связан он с анализом человеческого опыта и того, что внутри опыта является «субъективным», а что «объективным».
Как мы понимаем мир «вне» нас? Вопрос обычно ставится в виде дихотомии:
а) Думающий «субъект» («Я»)
б) объект мысли («внешний» мир)
Вопрос этот поднимался уже в трудах Аристотеля, но в современном — эпистемологическом — смысле он восходит к XVII веку, когда к нему начали обращаться такие буржуазные философы как Рене Декарт и Джон Локк. Декарт, который был идеалистом, ввел понятие дуализма. Дуализм Декарта изображает разум и тело как две совершенно разные субстанции. Отсюда и элемент «двойственности».
Ошибка заключается в том, чтобы рассматривать сознание как «вещь», независимую сущность, отделенную от чувственной деятельности человека. Непреодолимая затруднение относительно дуализма заключается в следующем: если разум совершенно отличен от физического тела, как они вообще могут взаимодействовать?
Сегодня нам известно то, чего Декарт не знал о процессах функционирования природы, мире молекул, атомах и субатомных частиц, об электрических импульсах, которые управляют работой мозга. Вместо представления о таинственной душе мы начинаем усваивать научное понимание того, как функционируют человеческое тело и мозг.
Открытия современной науки навсегда изгнали представление о сознании как независимой «вещи». Но, как ни странно, у подобной мистической чепухи нет недостатка в сторонниках и в XXI веке.
Субъект, объект и диалектика
Первый вопрос заключается в том «что» известно. Второй — в том, «как» мы узнаем то, что знаем. По сути, именно на него пытается ответить эпистемология.
Элементарное утверждение заключается в том, что я интерпретирую мир посредством своих чувств. В действительности же это утверждение является чистой тавтологией, поскольку я не могу получать никакие знания о мире не имея глаз, ушей, рук и мозга. Субъективный идеализм интерпретирует это как то, что в действительности, подлинное познание мной мира невозможно вне моих собственных ощущений.
По выражению сторонника логического позитивизма А. Дж. Айера, все, что я могу знать, — это мои «чувственные содержания».
Так называемая проблема познания возникает только тогда, когда сознание рассматривается:
а) как нечто отдельное от физического тела
б) как нечто отдельное от материального мира
В действительности субъективный идеализм и философский дуализм — всего лишь идеализация жесткого разделения умственного и физического труда. По сути, мистификация человеческой мысли доводится до такой степени, что утверждается, что только моя мысль реальна. «Эта сторона» противопоставляется «той стороне», как если бы они были разделены непреодолимой преградой.
Диалектический материализм исходит из положения о том, что объективный мир существует независимо от субъекта, но оба они составляют часть диалектического единства. Сознание — не «стена», разделяющая субъект и объект, а мост, соединяющий их. Субъект сам в свою очередь является объектом, поскольку люди подчинены объективным законам природы и общества.
Но благодаря своей субъективной активности люди могут взаимодействовать и действительно взаимодействуют с окружающим их объективным миром, глубоко изменяя не только природу, но и общество.
Таким образом, субъект и объект не являются навечно закрепленными и неизменными противоположностями, но способны меняться и меняются местами, переходя один в другой. Они постоянно реагируют друг на друга в результате социально-экономической практики человечества. Благодаря практике, а не пассивному созерцанию, мужчины и женщины постоянно изменяют свою среду и тем самым изменяют самих себя.
Это вовсе не обязательно связано с мыслью, поскольку большинство преобразований происходило без какого-либо планирования или сознательного обдумывания. Такие преобразования являются результатом чувственной деятельности человека: человеческого труда — от применения примитивных каменных инструментов до работы ядерных реакторов.
Сила абстракции
Человеческая деятельность позволяет нам понять мир, в котором мы живем, и его законы, и, следовательно, в конечном итоге позволяет нам овладеть этими законами, подняться над ними и достичь истинной свободы, которая является осознанной необходимостью.
Мы мыслим не только мозгом, но и всем телом. Так, младенец начинает познавать материальный мир, просто помещая его в рот и пытаясь съесть. По словам Гете, «вначале было дело».
Но мышление следует рассматривать не как изолированную деятельность («призрак в машине»), а как часть всего человеческого опыта, часть чувственной деятельности человека, взаимодействия его с миром и другими людьми. Его следует рассматривать как часть такого сложного процесса постоянного взаимодействия, а не как изолированную активность, механически ему противопоставляемую.
Когда мы говорим, что все знания основаны на опыте, это вовсе не подразумевает мой личный опыт, но включает в себя весь коллективный опыт человечества, собранный за период в сотни тысяч лет.
Мир существовал задолго до того, как люди или какая-либо иная форма жизни могла воспринимать его. Одушевленная материя (жизнь) возникла естественным образом из неодушевленной. В определенный момент простые одноклеточные существа превратились в более сложные формы жизни, беспозвоночные — в позвоночных и так далее. Дальнейшее развитие центральной нервной системы привело к возникновению мозга, позже появился человеческий мозг и человеческое сознание. Мы — материя, которая осознала себя.
Такое объяснение подтверждается всеми открытиями науки. Но для идеализма все это остается закрытой книгой. Все формы идеализма неразрывно связаны с религией и неизменно ведут к ней.
В связи с этим Троцкий незадолго до своего убийства писал:
«Мы ничего не знаем о мире за пределами нашего опыта». Это верно, если не понимать опыт в смысле прямого свидетельства пяти наших чувств. Если мы сведем этот вопрос к опыту в узком эмпирическом смысле, то не сможем прийти к какому-либо суждению ни о происхождении видов, ни, тем более, о формировании земной коры. Сказать, что в основе всего лежит опыт, значит сказать слишком много или вообще ничего не сказать. Опыт — это активная взаимосвязь между субъектом и объектом. Анализировать опыт вне этой категории, т. е. вне объективной материальной среды исследователя, который ей противопоставляется и который, с другой точки зрения, является частью этой среды, — делать это значит растворять опыт в бесформенном единстве, где нет ни объекта, ни субъект, а только мистическая формула опыта. «Эксперимент» или «опыт» такого рода присущ только ребенку в утробе матери, но, к сожалению, ребенок лишен возможности поделиться научными выводами своего эксперимента. (L. Trotsky, Writings of Leon Trotsky: 1939-1940.)
Именно этот коллективный опыт позволяет нам осмыслить наши знания о мире, сделать точные и научные суждения об информации, которую мы получаем через наши органы чувств, и прийти к выводам, которые позволяют нам делать правильные прогнозы относительно физического мира и общества.
Знание, следовательно, не ограничивается узкой сферой индивидуального чувственного восприятия, поскольку для понимания ограниченной информации, полученной из моего индивидуального опыта, я должен полагаться на огромное количество информации, которая передается из поколения в поколение в форме теоретических абстракций.
Само слово «абстракция» происходит от латинского «отвлечение», что очень ясно показывает, как все теоретические обобщения (включая самые абстрактные математические формулы) в конечном итоге выводятся из наблюдения за физическим миром. Мы считаем до десяти не потому, что десятичная система счисления превосходит любую другую (это не так), а только потому, что у нас есть десять пальцев, которые мы по-прежнему склонны использовать для вычисления простых сумм.
Как только эти абстракции установлены, они, кажется, начинают жить собственной жизнью и представляют собой мощный инструмент познания мира и незаменимый инструмент для развития науки. Они являют собой диалектическое единство дедукции и индукции, теории и практики, научных гипотез с наблюдением и экспериментом. Одно здесь немыслимо без другого.
Физическая форма сознания
Научный прогресс дал ответы, объясняющие физическое происхождение сознания. Мы знаем, как органическая материя (жизнь) возникает естественным образом из неорганического вещества. Даже самые ранние формы жизни проявляют признаки чувствительности. Раздражимость, то есть то реакция организмов на физические раздражители, исходящие из внешнего мира, свойственна всем формам жизни.
Даже у растений мы находим подобное явление, когда цветы поворачиваются к солнцу. Когда они это делают, на что они реагируют? Не на «чувственное содержание», потому что у растений нет чувств как таковых. Они реагируют на внешние раздражители, исходящие из физического мира. То же самое верно и для всех живых организмов. В каждом случае они реагируют на внешние раздражители.
Теперь мы знаем, что нервные клетки действуют одновременно как на электрическом, так и на химическом уровнях. На конце каждой нервной клетки находятся специальные области, синаптические окончания, которые содержат большое количество крошечных мембранных мешочков, содержащих химические вещества-нейротрансмиттеры. Эти химические вещества передают нервные импульсы от одной нервной клетки к другой. После того, как электрический нервный импульс проходит по нейрону, он достигает терминали и стимулирует высвобождение нейротрансмиттеров из их мешочков.
Нейромедиаторы проходят через синапс (соединение между соседними нейронами) и стимулируют выработку электрического заряда, который переносит далее нервный импульс. Процесс этот повторяется вновь и вновь, пока мышца не будет перемещена или расслаблена, или пока мозг не зафиксирует сенсорное впечатление. Такие электрохимические события можно рассматривать как «язык» нервной системы, с помощью которого информация передается от одной части тела к другой.
Такое научное объяснение немедленно устраняет мистико-идеалистический взгляд на мышление и сознание как на нечто таинственное и необъяснимое, как на нечто оторванное от привычного функционирования природы и других телесных функций. Формируются и развиваются они в результате постоянного взаимодействия с материальной средой посредством коллективного общественного труда.
Эволюция развила различные способы реагирования на физическую среду, чтобы обеспечить выживание индивида (пища) и вида (размножение). Подобно тому, как мы делим некоторые общие гены даже с низшими бактериями, мы разделяем и это общее свойство. Но у людей эта чистая возможность реализовалась на качественно более высоком уровне, чем у других животных.
Можно сказать, что у кошек, собак, лошадей и других высших млекопитающих есть нечто напоминающее сознание. Определенным образом, эксперименты на шимпанзе показали, что те могут обладать чем-то вроде самосознания. На самом деле, возможно найти элементы, напоминающие сознание, и в низших формах жизни, таких как птицы или даже муравьи.
Но чем дальше мы уходим от человека, тем меньше это связано с самосознанием. Здесь мы имеем дело с разумными формами жизни, но не с сознанием. Следовательно, приравнять человеческое сознание к сознанию других животных невозможно.
Эти факты хорошо известны любому, кто хоть немного интересуется современной наукой, и только невежественный человек или тот, кто желает любой ценой игнорировать факты и защищать религиозные предрассудки и суеверия, может отрицать их.
Если рассматривать его в надлежащем контексте, в человеческом разуме нет ничего мистического. Тем не менее, некоторые философы вносят путаницу в этот вопрос, в некоторых случаях вполне сознательно искажая, неверно истолковывая и игнорируя факты в своем стремлении распространять религиозные и мистические идеи.
Эмпиризм
Истоки этой путаницы в эпистемологии следует искать в XVII веке, когда человечество изо всех сил пыталось освободиться от религиозного мракобесия Средневековья. Важным шагом вперед в этой борьбе стало возникновение эмпиризма в Англии.
В ранний период своего существования эмпиризм играл наиболее прогрессивную и революционную роль, направляясь против церкви и провозглашая свободу науки и превосходство наблюдения и эксперимента над догмой. Ранние эмпирики (Бэкон, Локк и Гоббс) были материалистами. Как уже отмечалось, их боевым кличем было изречение Nihil est in intellectu quod non sit prius in sensu. («В разуме нет ничего, чего не было бы сперва в чувствах»)
Их упор на чувственное восприятие как основу всех знаний представлял в свое время гигантский скачок вперед по сравнению с пустыми домыслами средневековых схоластов. Это открывало путь к быстрому развитию науки, опирающуюся на эмпирические исследования, наблюдения и эксперименты.
Тем не менее, несмотря на свой чрезвычайно революционный характер, эта ранняя форма материализма была односторонней, ограниченной и, следовательно, неполной.
Утверждение, что в разуме нет ничего, что не исходит из ощущений, содержит зародыш глубоко правильной идеи. Это материализм. Но односторонность эмпиризма оставляет дверь открытой для субъективного идеализма, отрицающего существование материальной реальности, независимой от наблюдателя.
Представленная в такой запутанной форме, идея эта имела самые пагубные последствия для будущего развития философии. На смену великим достижениям ранних английских материалистов Гоббса и Локка пришел поверхностный эпигон Дэвид Юм, впоследствии оказавший негативное влияние на философию Канта. В лице же епископа Джорджа Беркли эта форма субъективного идеализма нашла своего наиболее последовательного защитника.
Такой односторонний эмпиризм, то есть субъективный идеализм, неоднократно оказывал влияние как на современную буржуазную философию, так и на науку в самых разных обличиях. Одним из самых вредных из них был так называемый логический позитивизм. Под влиянием этих идей австрийский ученый Эрнст Мах, которого Ленин подробно рассматривает в данной книге, пришел к отрицанию существования атомов, поскольку их нельзя ни увидеть, ни почувствовать, ни услышать.
Субъективный идеализм: философское надувательство
На первый взгляд может показаться, что аргументы субъективного идеализма обладают неопровержимой логикой. И действительно, если принять его исходную посылку, возразить ему практически невозможно. Но нельзя принять подобную предпосылку, не впадая в самые абсурдные противоречия, как вскоре обнаружил и сам епископ Беркли.
В действительности они основаны на интеллектуальном надувательстве, философском аналоге ловких рук фокусника. Аргумент основан на следующем исходном положении: «Я познаю мир посредством своих чувств». Утверждение это верно и неоспоримо. Познать мир я могу исключительно своими чувствами. Но, как мы уже указывали, необходимо добавить к этому еще одно утверждение — мир существует независимо от моих чувств — иначе мы впадаем в самые гротескные противоречия и нелепости.
Вся наука опирается ровно на следующие факты:
а) мир существует за нашими пределами, и
б) как таковой, мы способны его познать
Доказательство этих утверждений, если оно вообще требуется, заключено в более чем 2000-летнем развитии науки, то есть в неуклонном прогрессе знания против незнания.
Само слово наука (англ. — science) происходит от латинского слова «знать», тогда как слово «незнание» (англ. — ignorance) — это просто латинское слово, обозначающее отсутствие знание. Конечно, мы многого не знаем о Вселенной. Но вся история науки доказывает, что то, чего мы не знаем сегодня, мы узнаем завтра. Именно этот постоянный поиск истины является движущей силой всего прогресса в области мысли и идей.
Как писал Ленин:
В теории познания, как и во всех других областях науки, следует рассуждать диалектически, т. е. не предполагать готовым и неизменным наше познание, а разбирать, каким образом из незнания является знание, каким образом неполное, неточное знание становится более полным и более точным. (В. Ленин, Материализм и эмпириокритицизм).
Логический позитивизм
Возрождение давно умерших идей под разными масками отражает, с одной стороны, кризис капиталистической идеологии. Но с другой стороны, это также отражает и философский вакуум, вызванный фактом отказа от марксизма на целый исторический период после Второй мировой войны.
В 1909 году книга Ленина нанесла мощнейший удар по субъективному идеализму Маха и Авенариуса. Но сам субъективный идеализм жив и здравствует по сей день. Вылетев из входной двери из-за хорошего удара под зад, он прокрался обходным путем и незаметно проскочил внутрь через окно.
Этот субъективный идеализм был перенесен в философию ХХ века школой, представленной Эрнстом Махом, а затем Венским кружком (О. Нейрат, Карнап, Шлик, Франк и др.) и логическим позитивизмом. В Британии ее пропагандировал профессор Альфред Айер, чья книга «Язык, истина и логика» пользовалась популярностью в университетах в 1960-ые годы.
Основной тезис книги Айера заключается в том, что единственно надежное знание, которое мы можем иметь, — то, которое он называет «чувственным содержанием». В первых главах его книги этот тезис развивается и повторяется по-разному, создавая впечатление абсолютно неразрывной логической цепочки. Но вся конструкция рушится в тот момент, когда он пытается объяснить, из чего на самом деле состоит это чувственное содержание.
Поставим вопрос в очень простой форме, чтобы его мог понять даже университетский профессор: может ли существовать чувственное содержимое без глаз, ушей и материального мозга? Может ли существовать материальный мозг без центральной нервной системы и материального тела? И может ли существовать материальное тело без существования физической среды, обеспечивающей его тем, что необходимо для его существования?
Излишне говорить, что ни на один из этих вопросов не дается ответа, и даже нет попытки их поставить. Как обычно, автор утверждает то, что требуется доказать, а затем приходит к выводу, что он все доказал! Несмотря на всю свою «умную» и утонченную оболочку, это образ мышления, который является детским в самом буквальном смысле слова, например, когда ребенок плачет, после того как его мать выходит из комнаты, потому что для него она перестает существовать.
Эти ложные и пагубные идеи представляют собой мировоззрение мелкобуржуазной интеллигенции, для которой все начинается и заканчивается «мной». «Мой бизнес, моя карьера, моя индивидуальность, мои чувства, мое угнетение, мой опыт, моя борьба с несправедливым миром, который меня не понимает» и так далее и тому подобное. «Если мир не подходит мне, с этим миром что-то не так».
Так можно обобщить мировоззрение мелкобуржуазной интеллигенции, то, что определяет всю его психологию. Поэтому неудивительно, что субъективный идеализм является его естественной философской средой обитания. Он так же очаровывает мелкобуржуазного «мыслителя», как горшок с медом мух.
Теперь, даже с точки зрения какой-либо полезности, придется сказать, что эта теория абсолютно бесполезна. Она не может продвинуть наши знания ни на миллиметр. Какая смысл для химика, находящегося в его лаборатории, отрицать, что химические вещества в его пробирке объективно существуют, или же описывать их как не более чем совокупность смысловых содержаний?
В конце концов, ему по-прежнему необходимо проводить свои эксперименты, чтобы попытаться определить сущность этих «нереальных» объектов. И после того, как профессор Айер проводит весь день в отрицании объективности материи, он, по-видимому, не отказывается от обеда на том основании, что того в действительности не существует.
Несомненно, наши друзья логические позитивисты отвергнут эти аргументы как «наивный реализм», под которым они подразумевают материализм. Фразу эту они используют как оскорбительный термин, стремясь оградить себя от всякой мыслимой критики. Со своей стороны, мы предпочитаем использовать тот же простой язык, который использовал Ленин, когда называл субъективных идеалистов тупицами. Такова адекватная характеристика людей, пытающихся выдвигать нелепые идеи в качестве серьезных аргументов.
В своей работе «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин показывает, что субъективный идеализм неизбежно ведет к солипсизму. Большинство логических позитивистов пытается отмахнутся от обвинения в солипсизме, с негодованием отрицают его, искажают этот вопрос усложненным и заумным жаргоном или просто отвергают его как шутку.
Но им по-прежнему необходимо дать на него ответ.
Британский философ Бертран Рассел однажды встретил на вечеринке женщину, сообщившую ему, что она солипсист, на что он поинтересовался, почему кроме нее таких больше нет. Этот забавный анекдот наглядно раскрывает внутренние противоречия субъективного идеализма. Однако шутка Рассела не может решить философскую проблему знания. На это нужно ответить философски, то есть теоретически. Маркс сделал это в «Тезисах о Фейербахе», еще более подробно Ленин в «Материализме и эмпириокритицизме».
На протяжении десятилетий сторонники логического позитивизма высокомерно представляли свои идеи как «философию науки». Глубоко иронично то, что они также обвиняли диалектический материализм (без малейшего основания) в стремлении примерить на себя роль «королевы наук».
С естественным развитием науки открытая поддержка субъективного идеализма, как и религии до него, становится все более несостоятельной. И все же, как это ни парадоксально, идеи (или, скорее, предрассудки) субъективного идеализма до сих пор оказывают сильное влияние на умы некоторых ученых, которые в студенческие годы вкусили плохо приготовленную чушь логического позитивизма, так от этого опыта и не оправившись.
Постановка вопроса Марксом и Энгельсом
В «Людвиге Фейербахе» Энгельс заявляет, что главный вопрос всей философии, особенно современной философии, касается соотношения «мышления и бытия», «духа и природы». Затем он переходит к одному из самых важных вопросов философии — теории познания.
Он задается вопросом:
…как относятся наши мысли об окружающем нас мире к самому этому миру? В состоянии ли наше мышление познавать действительный мир, можем ли мы в наших представлениях и понятиях о действительном мире составлять верное отражение действительности? (Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии)
«Громадное большинство философов утвердительно решает этот вопрос», — пишет Энгельс, включая в их число не только всех материалистов, но и наиболее последовательных идеалистов, таких как Гегель, который рассматривал реальный мир как воплощение мистической «абсолютной идеи». Но он также добавляет:
Но рядом с этим существует ряд других философов, которые оспаривают возможность познания мира или, по крайней мере, исчерпывающего познания. К ним принадлежат среди новейших философов Юм и Кант, и они играли очень значительную роль в развитии философии.
Таким образом, мы видим, что в философии в действительности существуют три направления: две последовательные или монистические тенденции — материализм и идеализм — и одна непоследовательная тенденция, колеблющаяся между эмпирическим материализмом и субъективным идеализмом. Последняя школа мысли получила свое наиболее полное выражение в философии Иммануила Канта. Юм и Кант, истинные прародители логического позитивизма, оба стремились обособить «видимость» от наблюдаемого, восприятие от того, что воспринимается, «вещь для себя» от «вещи в себе».
Кант утверждал объективное существование материального мира, но попытался установить границу за пределами мира наблюдаемых явлений, «вещь в себе», которую он объявил «непознаваемой», являющейсяы чем-то принципиально отличным от умозрительных явлений, лежащей «за гранью» (Jenseits), недоступной познанию, но лишь вере.
Здесь чувственное восприятие выступает как третье условие, отделяющее внешний физический мир от воспринимающего субъекта (Эго). Чувства выступают преградой на пути к реальному знанию, а не мостом к пониманию и, таким образом, господству над реальным, физическим миром.
Кантианский трюк состоит в намеренной подмене неизвестного непознаваемым. В действительности «вещь в себе» постепенно становится «вещью для нас» благодаря постоянному развитию человеческого сознания, науки, промышленности и технологий. Благодаря этому прогрессу то, что было неизвестно вчера, известно нам сегодня или будет известно завтра.
Для марксистов человеческие идеи и концепции в конечном счете являются не чем иным, как отражением материального мира. Истинность этих размышлений проверяется и, при необходимости, идеи корректируются на основе человеческой деятельности.
Материалистическая точка зрения
Ранний механистический материализм не мог решить эту проблему и прийти к научному пониманию реальных отношений между субъектом и объектом. Об этом и пишет Маркс в своих «Тезисах о Фейербахе». Ранний материализм был ограничен уровнем, достигнутым современной для того времени наукой, которая была очень жесткой и механической по своей сути (Энгельс называл это «метафизическим мировоззрением», хотя сегодня мы используем слово «метафизика» в другом смысле).
Механицизм рассматривает отношения между субъектом и объектом в упрощенном, статическом и одностороннем виде: толкание, тяга, рычаги, шкивы и т. д. Все движение передается извне. Механическая вселенная Ньютона требовала от Всевышнего толкнуть ее, чтобы привести ее в движение, но после этого она работала отлично, как часы. Отношения были пассивными и односторонними.
В этой «заводной» вселенной практически нет места для субъективной активности и творческой инициативы. Каждое действие предопределено Вечными Законами Природы.
Напротив, идеалисты преувеличивали роль субъекта, считая его важнейшим. Они даже выводили существование объекта из субъекта. Концепция деятельности субъекта содержалась и развивалась объективным идеалистом Гегелем. Именно это имел в виду Маркс, когда говорил, что субъективный элемент был разработан идеалистами, а не материалистами. Именно соединение двух элементов, концепции деятельности субъекта идеалистов и представления об объективности материального мира, было ключом к решению проблемы.
Аргументы субъективного идеализма и проблема «субъект-объект» легко решаются, если мы принимаем точку зрения практики и подходим к теории познания с конкретно-исторической точки зрения, а не с точки зрения пустой и статичной абстракции. Об этом говорил Маркс во втором из его тезисов о Фейербахе:
Вопрос о том, обладает ли человеческое мышление предметной истинностью,— вовсе не вопрос теории, а практический вопрос. В практике должен доказать человек истинность, т. е. действительность и мощь, посюсторонность своего мышления. Спор о действительности или недействительности мышления, изолирующегося от практики, есть чисто схоластический вопрос. (К. Маркс, Тезисы о Фейербахе)
В конце концов, истинность материализма обеспечивается самой историей науки. Человечество не просто созерцает природу, но активно преобразует ее, и эта непрекращающаяся производственная деятельность – то, что демонстрирует правильность или неточность идей, как объясняет Энгельс:
Самое же решительное опровержение этих, как и всех прочих, философских вывертов заключается в практике, именно в эксперименте и в промышленности. Если мы можем доказать правильность нашего понимания данного явления природы тем, что сами его производим, вызываем его из его условий, заставляем его к тому же служить нашим целям, то кантовской неуловимой «вещи в себе» приходит конец. Химические вещества, образующиеся в телах животных и растений, оставались такими «вещами в себе», пока органическая химия не стала приготовлять их одно за другим; тем самым «вещь в себе» превращалась в вещь для нас… (Ф. Энгельс, Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии)
Период упадка
В период своего исторического подъема буржуазия сыграла наиболее прогрессивную роль не только в развитии производительных сил и тем самым в мощном расширении власти человечества над природой, но и в расширении границ науки, знаний и культуры.
Лютер, Микеланджело, Леонардо, Дюрер, Бэкон, Кеплер, Галилей и множество других первооткрывателей цивилизации сияют, как галактика, освещая широкую дорогу человеческого культурного и научного прогресса, открытую Реформацией и Возрождением.
На заре своего существования буржуазия была способна породить великих мыслителей: Локка, Гоббса, Канта, Гегеля, Адама Смита и Рикардо. В период упадка она способна производить только блох.
Последняя крупная волна таких идей пришла в 70-е, 80-е и 90-е годы как реакция на поражения революций во всем мире — поражения, которые усугублялись распадом Советского Союза.
Это привело к подъему школы постмодернизма, включавшей постмодернистскую философию, постструктурализм, постколониализм, квир-теорию и целый ряд так называемых теорий, основанных на политике идентичности.
Но если Мах и Авенариус, как блестяще показал Ленин, были плохими копиями Беркли, Канта и Юма, то современные гении постмодернизма — плохие копии плохих копий. Отчаянно стремясь казаться оригинальными и изо всех сил пытаясь скрыть свою некомпетентность, они наполняют свои работы непонятным, запутанным и намеренно двусмысленным языком.
Человек на краю пропасти не способен к рациональному мышлению. Смутно идеологи буржуазии чувствуют, что защищаемая ими система подходит к концу. Распространение иррациональных тенденций, мистицизма и религиозного фанатизма отражает то же самое.
В настоящее время субъективные идеалисты вынуждены вести отчаянную арьергардную борьбу, которая сводится к полному растворению философии, полностью сводя ее к семантике (изучению значения слов).
Бесконечные споры о значении, семантике и мельчайших деталях значений больше всего напоминают бесконечные споры средневековых схоластов по таким увлекательным предметам, как то, занимались ли ангелы сексом и сколько из них могли уместиться на булавочной головке. Проблема в том, что из-за своей одержимости формой они совершенно забыли о содержании. Пока соблюдались формальные правила, содержание могло быть сколь угодно абсурдным.
Маркс однажды заметил: «Философия и изучение реального мира имеют такое же отношение друг к другу, как онанизм и сексуальная любовь» (К. Маркс и Ф. Энгельс, Немецкая идеология). Современная буржуазная философия предпочитает первое второму. В своей одержимости борьбой с марксизмом (и материализмом в целом) она вернула философию к худшему периоду ее старого, изношенного и бесплодного прошлого.
Тот факт, что всю эту суету, возню и игру словами можно было бы вообще назвать философией, является доказательством того, насколько сильно «просела» современная буржуазная мысль. Гегель писал в «Феноменологии духа»: «По тому сколь малым удовлетворяется человеческий дух, мы можем судить о степени его утраты». Это было бы подходящей эпитафией для всей буржуазной философии после Гегеля и Маркса.
В настоящее время честь плыть против течения, бороться с мистической и иррациональной мыслью выпадает на долю революционного авангарда рабочего класса — марксистов. Еще раз процитируем слова Йозефа Дицгена: «Официальная философия — это не наука, а предохранитель от социал-демократии» (В те времена марксисты называли себя социал-демократами).
И он же добавил: «Таким образом, неудивительно, что у социал-демократов есть своя философия». Эта философия — философия марксизма — называется диалектическим материализмом. Он остается одним из важнейших видов оружия в нашем революционном арсенале.
И всякий, кто желает понять, как правильно пользоваться этим оружием, должен считать своим долгом не просто прочитать, но внимательно изучить один из самых фундаментальных текстов во всем богатом арсенале марксистской мысли — ленинскую работу «Материализм и эмпириокритицизм».
Алан Вудс
Лондон, 16 декабря 2020 г.
Перевод: О.В., О.Б.